Рои Хен - Души [litres]

Убраться отсюда, подумал я, хотя бы на пару часов. Когда я натягивал на себя длинную майку, у меня в голове вдруг всплыло воспоминание: я – Джимуль, путающаяся в платье в поисках проема для головы. Это привело меня в полную прострацию. Где я, а где Джимуль, теперь-то? Надел шорты неопознаваемого цвета. Я, щеголявший в сюртуке из оленьей кожи, ныне довольствуюсь линялым тряпьем и резиновыми шлепанцами. Не то чтобы мне есть кого очаровывать. Все люди, которых я знал, пали от стрел охотника-времени. Безжалостно вырезаны забвением. Я взглянул на отражение моего лица в треснувшем экране телевизора и представил, что смотрю передачу о последней в мире панде.

Солнце стояло низко. Светофоры перемигивались друг с дружкой красными и зелеными огнями. Люди шли, уставившись в экранчики телефонов и воткнув в уши беспроводные радионаушники. Будто все записались на забег с неочевидной точкой финиша. Я плелся медленно, всем назло.

Обычный мой круг начинается у пекарни Абулафии на улице Йефет. Я купил две лепешки с затаром и сжевал их стоя. Противень с горячими самбусками с сыром и грибами выехал из печи, и я показал на один.

– Один раз живем, а? – ухмыльнулся пекарь.

Ну это как сказать, подумал я.

– Угощайся. – Он протянул мне розовый кокосовый батончик за счет заведения.

Пальцы у меня были в жире, так что я попытался содрать обертку зубами. Безуспешно. Женщина сказала своему сынишке:

– Пойдем, солнышко, не надо на него смотреть.

Стрелки на часах, что на башне на Часовой площади, показывали семь с чем-то. В этом воплощении время сочится из моей жизни. Я вышел на Иерусалимский бульвар и побрел к площади у театра. Однажды Марина вытащила меня на спектакль. Да нет, это неважно, еще одна никчемная история. Воспоминания как вши – есть одна, значит, будь уверен, их целая стая, и все высиживают гнид у тебя на голове.

Я уселся на парапете у фонтана, среди зрителей, ждавших открытия театра, и сделал вид, что кого-то жду. Слизывал с пальцев прилипшие крупинки затара. Трубач зашелся в пронзительной трели. Я вспотел. В двадцать первом веке люди защищаются от пота, словно от эпидемии. Мне это представляется странным. У меня запотели очки, и я был вынужден протереть их майкой. Судя по взгляду дамы в вечернем платье, подозреваю, что я слишком высоко задрал майку. “Куда катится эта страна”, – выпалил кто-то. Это он обо мне. Эта страна, вы уж простите меня за мелочность, существует немного и благодаря мне, милостивый государь. Триста лет назад или около того я, помнится, сделал щедрое пожертвование посланцу, прибывшему в Венецию для сбора средств на устройство страны. Я не требую повесить мне мемориальную доску, но хоть чуточку уважения могли бы и оказать.

В шлепанец попал камушек, я наклонился, чтобы его вытряхнуть, а когда поднял голову, все исчезли с площади, словно сговорились убежать от меня. И появились снова за стеклянными дверями освещенного фойе театра. Охранник мотнул головой, показывая, что мне не стоит и пытаться войти внутрь. Да кто вообще хочет туда входить? По-любому ни один спектакль не сравнится с тем, в котором я участвовал в Хорбице.

Вечер вкрадчиво подполз из-за спины, внезапно застелив глаза пеленой мрака. В кармане у меня еще оставалось несколько монет. В кафе “Арома” тебя просят назвать свое имя, а потом выкрикивают его, и оно несется в пространстве, отражаясь от стен. Гриша. Гри-иша. Ну так я пошел в “Макдоналдс”.

В “Маке” на Иерусалимском бульваре работают в основном подростки-арабы из Яфо, а они не смотрят криво, когда мужик вроде меня берет порцию мороженого “Биг сандэй” с шоколадным сиропом и яблочным пирожком и садится есть один. После мороженого я ем что-нибудь соленое, скажем, чипсы. И это не кажется им чудны́м. По вечерам здесь довольно много народу. Я встал в очередь. У окна сидела семья из пяти душ, в которой все, казалось, не исключая и маленькой девчушки на коленях у матери, ели так, будто боролись за главный приз в конкурсе “Кто больше сожрет”.

Передо мной в очереди стоял худой большеухий парень в костюме. Чувствовалось, что он напряжен. Из-под воротника у него выходил провод, закрепленный скотчем на затылке, он извивался вокруг его правого уха и к щеке крепился еще одним куском скотча.

– Это не взрывное устройство, а нек-майк. – Он успокаивающе улыбнулся в мою сторону.

Я кивнул, не скрывая подозрительности.

– Это микрофон, – подмигнул он и, приподняв лацкан пиджака, показал черную коробочку, из которой и тянулся провод. – Я артист в театре тут рядом, но мой выход только в конце действия, так что у меня есть время…