Рои Хен - Души [litres]

– Я не смотрю, только вещи возьму! – выкрикнул я.

В ответ Марина отреагировала чем-то вокальным и непереводимым. Как же это патетично, подумалось мне, наверняка порно. Сам я воздерживаюсь от этого. Смотрел какое-то время, но… Нет, нет, это грубо, это омерзительно, опускает меня на такую низкую ступень, откуда мне трудно взобраться обратно вверх.

Закутавшись в махровое полотенце, я уселся на подоконник большого окна в гостиной. Прикурил сигарету. Капли стекали у меня по затылку с остатков волос – у меня лысина, как тонзура у монаха. Разглядывал свои черепашьи ноги. Долбаный отек то появляется, то исчезает. Врач рекомендовал держать ноги в приподнятом положении, именно это я и делаю.

Мне трудно вспомнить, как прошли следующие три часа. После недели непрерывного писания было бы естественно снова сесть за книгу, но у меня не было сил. Прикончил пачку сигарет. Попытался покормить голубя хлебными крошками, не преуспел. Кашлял, как задыхающийся пеликан. Воткнул палец в вазон за окном, убедившись, что земля в нем совсем высохла. Прошелся мимо книжного шкафа, даже не взглянув на него. Я больше не читаю. В последние годы концентрация внимания у меня уже не та, что прежде. Я присоединился к рядам миллионов телезрителей. Минуточку! Это мне напомнило, что я так и не упомянул о том, что же подвигло меня писать книгу. История постыдная, но все лучше, чем рассказывать о том, как я пил кока-колу или валялся в ванне.

Неделю назад я по всей квартире искал зажигалку. Клянусь, если Бог существует, он точно клептоман по части зажигалок.

Марина волочилась за мной:

– Что ты ищешь, Гришенька?

Под столом в гостиной я нашел грязную вилку, клубок пыли и муравьиную дорожку. Марина убирает только верхние поверхности – стол, полку, мраморную столешницу у мойки. Пол далек от нее. И вот так я погрязаю в пыли, снова в пыли.

Я спросил ее, где зажигалка, она сразу же перепугалась:

– Да тут была, погоди, погоди…

Пока она искала, я переключал каналы: военная операция, эксклюзивное расследование, пастуший пирог для веганов…

– Вот она! – помахала Марина ядовито-зеленой зажигалкой. Какое уродство. Эта женщина лишена самого элементарного эстетического чувства.

Я снова и снова проворачивал кремневое колесико, не дававшее искры, подсасывая незажженную сигарету.

– Это нехорошо, – высказала она, по своему обыкновению, то, что и так было ясно, и продолжала бормотать: – Была еще одна, может, завалилась за…

– Тихо ты! – резко цыкнул я на нее, потому что расслышал словосочетание “переселение душ”.

На экране появился гладковолосый американский мальчик. Интервьюер рассказал, что в прежней своей жизни мальчик был летчиком по имени Роберт, трагически разбившимся при крушении самолета.

– Кажется, у меня в сумочке была еще…

– Да заткнись ты, сказал же!

Ринувшись к телевизору, я потерял левый тапок, но не стал задерживаться из-за такого пустяка. Я прямо-таки прилип к экрану. Пятилетний мальчик уверенно указывал в фотоальбоме на самолет, который пилотировал в день крушения, умело подражал профессиональному жаргону при радиопереговорах, упоминал имена офицеров эскадрильи и, самое важное, – точно показал на карте точку посреди удаленного озера, где, по его утверждению, он потерял управление и рухнул со своим самолетом вниз. Дело, уже полвека остававшееся неразгаданной тайной, заново открыли. Была создана специальная поисковая партия.

Я затягивался незажженной сигаретой, когда они вытаскивали из глубин озера проржавевший остов истребителя. Левая моя стопа, следуя навязанному ей босому состоянию, наползла на правую, отчего мне стало трудно сохранять равновесие. А они умеют подладить музыкальный ряд, мерзавцы: аккорды с возрастающим напряжением, ракурс съемки и, конечно, сам мальчик, говоривший как взрослый.

Марина принялась демонстративно убирать со стола, я и это проигнорировал.

– Ты помнишь, что произошло после смерти? – спросил интервьюер. – Я имею в виду, между предыдущим воплощением и нынешней жизнью?

Я увеличил громкость, чтобы не пропустить ни слова, хотя и предполагал, что мальчик – статист, за игру которого заплатили его родителям.

– Да, помню, я помню, – сказал мальчик.

– Зачем так громко? – спросила Марина.

Излишнее замечание. Я ведь просил, чтоб было тихо, нет? Я запустил в нее стеклянной пепельницей, стоявшей на столе. Марина увернулась, пепельница с пронзительным звоном впечаталась в стенку, во все стороны разлетелись окурки.