Рои Хен - Души [litres]

После того Дня Катастрофы, когда Грише сломали руку, он проходил с гипсом целый месяц. И больше не хотел покупать ботинки, с тех пор только в домашних тапочках ходил. Да и на улицу не слишком-то хотел выходить. Прошло, наверно, полтора года, а может, и два, пока он по-настоящему выбрался из дома. Тело у него стало белое-белое, потому что он и солнца-то никогда не видел. Я тогда думала, ничего страшного, чего ему там искать-то, снаружи, – как под автобус попасть, в море утонуть, снова под удары подставиться? Лучше уж пусть дома сидит, в тишине и покое, людей не пугает, знай в компьютере фильмы смотрит. Хотя он никогда не досматривает фильм до конца. Либо заснет, либо разозлится и выключит. Детективы он не любит. Триллеры не любит. Смотрит в основном романтические картины. Но без постельных сцен. Когда слишком много секса, сразу выключает. И даже злится. Вот такой он.

Неделю назад пришел в гостиную, зажигалку искал. Протягиваю ему зажигалку, он пытается, пытается закурить, а она не работает. Вдруг он швыряет в меня пепельницу. Я уже привыкла к этим его скандалам. Говорит мне, чтоб сходила, купила зажигалку. Я пошла, а что, у меня есть выбор? Возвращаюсь, а Гриша на полу, с такой пеной на губах. Я испугалась, что это эпилепсия. Попыталась его поднять – какое там, тяжелый. Этот мальчик, говорю вам, через что только я с ним не прошла. Под конец, когда он затих и снова задышал, я дала ему воды, вытерла лицо. Спрашиваю: “Ты как, в порядке?” Да, говорит, в порядке. Что случилось? Не знает. И так я сидела на полу и держала его, пока он не заснул у меня на руках. Как младенец.

Это все произошло ровно неделю назад. А когда он проснулся, все так же у меня на руках, даже доброе утро не сказал, сразу пошел к компьютеру в своей комнате и начал писать все то, что вы тут прочитали, в этой книге. И все это написал за одну неделю. Феномен. А сегодня ничего не писал. Проспал до часу дня, потом бесконечно лежал в ванне, курил у большого окна в гостиной и только после этого отправился к Абулафии купить лепешку с затаром. Несколько часов назад это было. А сейчас уже девять вечера. На улице непроглядная темень. Сколько времени нужно, чтобы съесть лепешку и вернуться домой?

Вы тут уже давно в этой книге, может, вы мне скажете, где он может быть? Вдруг есть среди читателей психолог, психиатр, ветеринар? Куда Гриша мог пойти? Он вернется, правда? Вернется или не вернется? Вдруг найдется среди читателей полицейский, который свяжется с полицией и попросит всех полицейских в районе Яфо поискать Гришу? Только чтоб объяснил им, что сын мой способен назваться другим именем, не Гришей, так что мало только спросить, как его зовут. Он тридцатидевятилетний малыш, лысый, почти без волос, полный, в тапочках, а то и вовсе босиком, он может быть у Абулафии, или в “Макдоналдсе”, а то и на море, или кто-то забрал его – сказал ему что-нибудь, а Гриша и рад пойти за ним, он такой наивный, и что если его запихнули в машину и увезли куда-нибудь далеко, или же… Нет, так невозможно… Невозможно в этом мире быть хорошей матерью, просто невозможно.

Я прошу вас помочь мне, пожалуйста.

Пожалуйста, души!

Четыреста лет тому назад, будучи девятилетним ребенком, я поднял камень и бросил его в другого человека. С тех пор этот камень летает внутри моей головы. Всякий раз, когда я пытался твердо встать на ноги, он опрокидывал меня. От столетия к столетию он все больше стачивался, как и свойственно витающим камням, и вот в XXI веке от него ничего почти не осталось, кроме каменной пыли. Однако пыль сия не дает мне дышать.

Приличия требуют, чтобы я представил себя, то есть рассказал, кто я таков в нынешнем воплощении. Меня зовут Г… Черт, секунду, у меня упала… Простите, минутку.

Пытался дотянуться до бутылки с кока-колой, а тут эта чертова пепельница, у которой и так все уже через край лезло… Неважно. Знаете что? Я еще не готов обнаружить себя перед вами в теперешнем моем обличье. Стыдно ли мне? Призна́юсь, да, мне неловко. Не позволите ли мне сделать это постепенно? Спасибо.

Целую неделю я барабанил перед вами по клавишам, как машинистка в суде. Вон вся клавиатура грязная донельзя. Тянул и тянул нить из шерстяного клубка воспоминаний, а теперь от него почти ничего и не осталось. Для каждой реинкарнации я открывал в компьютере отдельный файл, и этот вот уже у меня пятый. Я писал, не оглядываясь назад. Боюсь, что прочитай я хоть слово из написанного, стыда не оберусь. А ведь похерить все, что я понаписал, – проще простого. Не нужно уподобляться Николаю Гоголю, который, вернувшись из Иерусалима, велел слуге разжечь камин, запалив в нем хворост для растопки, потом совал в него поленья, а после и черновик второго тома “Мертвых душ”, бросал в пламя страницу за страницей. В наше время всего-то и нужно – нажать на клавишу Delete.