Альфред Дёблин - Пощады нет

— Ну, старина, мы с тобой с тех пор не виделись, ты меня предал, что ты скажешь, если я возьму этот револьвер и пущу тебе пулю в лоб?

— Я ничего так не хочу, как уплатить тебе мой долг сполна, Пауль.

Карл стоял с поднятой головой. Он преодолел свою слабость. Пауль протянул ему руку:

— Прощай, парень. У меня очень много работы, предстоят трудные дни, жаль, что наши пути разошлись.

Как только Карл вышел, телохранитель Пауля вырос на пороге, ожидая приказании. Пауль, все еще стоя под лампой, кивнул и улыбнулся ему.

— В этой стране существует представление о боге, который одного кающегося грешника предпочитает ста праведникам. Мне кажется, что старый мой друг сделает лучше, если обратится к своему милосердному богу.

День был действительно тяжелый. Ночью начались военные действия. Ибо, принимая во внимание боевые средства, пущенные с самого начала в ход бастующими — с одной стороны, и полицией и войсками — с другой, речь могла итти только о военных действиях. Конечные станции городской железной дороги были с ночи заняты непрерывно растущей неспокойной массой людей. Никто не знал намерений этих масс, в которых было большое количество женщин и детей, особенно — детей. Когда появились первые штрейкбрехеры, пытавшиеся проникнуть на вокзалы, их немедленно поймали и избили, только немногим удалось, крадучись, пробраться за ворота, но они тут же вынуждены были спрятаться в огромном сарае; ни из одного пункта нельзя было пустить поезда. На промежуточных вокзалах стояли такие же толпы и грозно дожидались: пусть только покажутся первые поезда. Между тем полиция подбрасывала на машинах подкрепления своим частям, началось медленное оттеснение толп, они, как неживые, подавались назад, чтобы тут же вновь заполнить каждый свободный метр. С наступлением утра народ стал собираться не только у вокзалов, но и в самых различных пунктах города, за исключением центра. Однако утром и в центре было лишь слабое движение, а к полудню, когда показались усиленные отряды полиции, высланные для охраны больших магазинов и государственных учреждений, движение почти совсем замерло. Магазины поменьше, в особенности ювелирные, рано закрылись. Универсальные магазины не решились на эту меру, но и они не могли отказать себе в том, чтобы поднять над витринами огромные предохранительные решетки, что, конечно, не содействовало притоку покупателей. Паралич, охвативший трамвайное движение и метро, дал себя почувствовать к вечеру в несколько странной форме. Улицы и площади, включая теперь уже и центральные, кишели народом, но таким, который никогда не скучивался толпами, да в этот час, да на этих улицах. Народ шел длинными рядами, ряды эти к вечеру все больше и больше густели, они забили главные городские магистрали, где было от них черным-черно. Рекламы и витрины больших магазинов, ресторанов, кафе все еще сияли огнями, толпы народу, словно по-праздничному, двигались без плана взад и вперед, но на мостовой было подозрительно пусто, проносились легковые автомобили, однако, в очень небольшом числе, грузовых же почти совсем не было видно. Посреди мостовой скакали конные полицейские патрули, шла рысью лошадь, на ней всадник с винтовкой на ремне через плечо. После полудня район дворцов, музеев, правительственных зданий был оцеплен полицией, носились слухи, что там уже несколько дней стоят наготове войска.

Наступил вечер после серого, дождливого, осеннего дня, газетчики выкрикивали названия своих газет, которые сегодня слабо раскупались: что происходит где-то там в мире, никого не интересовало, а что будет дома — скоро и без газет станет известно. Был вечер, универсальные магазины закрылись на час раньше обычного, массы служащих смешались с толпами прохожих, центральные улицы потеряли часть своих вечерних огней. Людская толчея стала заметно убывать, и скоро на роскошных улицах и проспектах никого, кроме полицейских патрулей, скачущих под гирляндами электрических фонарей, не осталось. Был вечер и близилась ночь, и все в городе чувствовали, что это будет особая ночь. В мертвом безлюдье застыли священные кварталы дворцов и Галлереи побед, на просторных площадях и улицах центра, вокруг театров, магазинов было лишь слабое оживление, страх загонял людей в дома, напрасно сияли огнями своих световых реклам кино: час этот был не для очаровательных пустячков, которые придумывали досужие люди в своих ателье, час этот был не для полетов в мир фантазий, — действительность звала властно и пронзительно. Цокот копыт полицейских лошадей, топот ног бегущих людей, с молниеносной быстротой распространяющиеся слухи. Город, обычно вздымавший над собой своды красного зарева и гордо сиявший, бросал теперь в небо лишь слабый отблеск уличного освещения. В рабочих районах бурлило, как в котле, общественные залы были переполнены митингующими, на площадях скоплялись толпы, полицейские машины проносились непрестанно, шли разговоры об арестах, участие рабочих-металлургов в стачке то подтверждалось, то отрицалось, а у железнодорожников как будто шло совещание.