Альфред Дёблин - Пощады нет

Отвернувшись от картины, Карл видит в середине залы узкий мраморный цоколь и на нем высеченную из камня фигуру с гордым маршальским жезлом в руке. Это все тот же великий король, победитель, он повсюду, все есть в его царстве, оно распростерлось от моря до моря, он все покорил себе.

Робко обходит Карл вокруг цоколя. На секунду заглядывает он в соседний зал, где в стеклянном шкафу стоит чучело любимого белого коня короля. На этот раз Карл смотрит на лошадь уже не взглядом крестьянина. Она представляется мальчику существом высшей породы, как генералы и князья, и ни с какой обыкновенной лошадью в сравнение не идет.

Потрясенный, благоговейно покидает наш странник кварталы дворцов, окруженные густыми прекрасными парками, они — точно остров и крепость в самом центре города. Мирская суета универсальных магазинов не трогает сегодня Карла. Вернувшись домой почти подвечер, он застает мать дома. Она и не уходила сегодня, она помогала малышу готовить уроки. Она ставит перед Карлом тарелку с супом и смотрит на него с какой-то странной улыбкой, от которой ему становится не по себе.

— Где же ты был, мальчик?

Слова застревали у него в горле, но он подумал: это пройдет — и стал рассказывать о дворцах, какие были в городе. Эрих мгновенно навострил уши, мать улыбалась, не прерывая его. Но как-то не клеилось сегодня у Карла. Будь он один с Эрихом, он бы прекрасно все рассказал. Мать сама стала его расспрашивать о дворцах, она ведь еще не имела времени сходить посмотреть. И он заговорил о Триумфальной арке и о колеснице на ней, и о Галлерее побед, и о большой лестнице. Но опять все как-то нескладно выходило. Качая головой и теперь уже открыто смеясь над ним, она спросила его о картинах:

— За вход платить не надо было?

Он сказал, что нет. Она рассмеялась.

— Я думаю! Они тебя даром пускают, чтобы ты смотрел на них и восхищался. Но если мы долго будем жить здесь, мы за это и налоги должны будем платить.

Он отложил ложку.

— Ешь, ешь, Карл. От меня ты получаешь тарелку супа, от них же ты ничего не получишь, кроме прекрасных слов или картин. Мне это знакомо. Ну, скажем, кусок хлеба тебе дали сегодня?

— Но ведь это дворцы.

— Попробуй-ка получить у них кусок хлеба, они тебе накостыляют шею.

— Туда нищие не ходят, мама.

— Я думаю. Их и не впустят. Ну, успел ты что-нибудь сегодня?

У Карла выступили слезы на глазах.

— Я не знаю, как подступиться, мама.

— И я тоже не знаю, мальчик. Мы здесь совершенно лишние. Мы им не нужны. Они хозяйничают, а до бедняков никому дела нет.

Он крепко взял ее за руку.

— Я обязательно скоро начну зарабатывать, мама.

— На картины глядя?

Он расхрабрился.

— Пойди и ты со мной, мама.

Ему, наконец, удалось уговорить мать совершить с ним прогулку по городу.

Она была уже одета и, молча убрав со стола, собиралась достать из шкафа шляпу и креп. Приведя себя в порядок и готовясь отвести маленького Эриха в школу, он повернулся к ней, держа малыша за руку, и спросил, не пойдет ли она сегодня с ним.

— Мы сначала проводим Эриха в школу, а потом пойдем с тобой в город.

— Зачем? — спросила она, опуская креп на свое суровое лицо. Со смерти мужа она ни разу не посмотрелась в зеркало. Лицо ее стало старым и безжизненным, она заживо погребла себя под этой черной тканью.

Карл, с тех пор как она излила перед ним душу, осмелел.

— Ты проводишь нас, мама, а потом мы пойдем с тобой в город, и я покажу тебе кое-что.

Мать засовывала в сумку кучу бумаг.

— Ступайте.

Карл выпустил руку Эриха и подошел к ней.

— Пойдем, мама, один денек можно отдохнуть.

Ее руки вдруг остановились, выпустили сумку, счета упали на стол. Она сказала беззвучно — лица ее не было видно:

— Один день? Все дни. Я и сегодня пробегаю напрасно.

Она тяжело опустилась на стул. Карл теребил ее:

— Идем же, мама. Эриху пора.

— Ступайте!

— Идем с нами.

Он гладил ей руку, решительно вложил в сумку все бумаги и — что это за сила в нем сегодня! — обнял ее за плечи — когда ее так обнимали? это было очень давно, она с изумлением ощутила это, — и попытался поднять ее. Не смог. Позвал Эриха.

— Эрих, помоги поднять маму, она пойдет с нами.

И так, подталкиваемая с обеих сторон, под напором решительной руки, которая, сминая жесткий креп, лежала на ее плечах, и подгоняемая детскими кулачками, барабанившими по ее бедру, она вынуждена была, шатаясь, выпрямиться и, наконец, встать.

— Ах, господи, — сказала она и отстранила ребенка, который продолжал подталкивать ее, — вы можете замучить человека.