Любош Юрик - И придут наши дети

Она блуждала по городу и не могла объяснить самой себе, почему все вокруг кажется ей таким незнакомым и волнующим. Ощущение свободы крепло в ее сознании и во всем теле. Потом она долго не могла заснуть, ей казалось, что она парит, что вся она стала легкой, бестелесной, хрупкой, что она соткана из надежды, но при этом она ощущала свою силу и перед ней открывались непредвиденные возможности. Она подумала, что все это происходит с ней от ее решения не писать, оставить журналистскую работу, статью о деревьях и все другие статьи, короче говоря, никогда больше не вставлять лист бумаги в машинку, не раздумывать, не искать, не находить, жить иной жизнью и в ином мире.

Утром за завтраком она в смятении размышляла о том, как долго может продолжаться такое состояние и стоит ли его удерживать в себе. Да, стоит, но какой ценой? Перестать писать? Уйти из редакции? Выйти замуж? Она не могла себе представить жизнь без газеты, хотя каждый день эта жизнь повергала ее в сомнение, она не могла жить без редакционной суеты, которая ее изматывала, но, с другой стороны, давала ей ощущение покоя и упрямой уверенности в своей правоте.

Она сварила кофе и села за письменный стол.

Писать или не писать?

Какой глупый вопрос, подумала про себя, как будто от нее что-нибудь зависит, как будто ее личное решение изменит порядок вещей, законы общества или даже природы. Да в самом деле, говорила она себе, ничего не изменится, напишет она или не напишет, все будет по-старому, вечная борьба с неумолимостью времени, день за днем, до полного забвения дней, лет, веков… к чему предаваться пустым иллюзиям?!

Она раздумывала об этом и все искала аргументы, которые подкрепили бы ее убежденность в том, что профессия журналиста бессмысленна, что это донкихотство и что это борьба не с ветряными мельницами, а с тысячеголовым драконом бюрократии, глупости и ограниченности, который неистребим в своей сказочной чудовищности. Но в то же время она чувствовала, что есть в ней что-то, что сильнее всех ее сомнений, что несет ее, как щепку, по течению, захватывает, несмотря на сопротивление, и заглушает все сомнения.

Она решилась, и в тот же миг ей не просто полегчало, а она молниеносно поняла, что уже тогда, когда тоскующая и радостная шагала по дунайской набережной, в то время как она думала, что сбросила оковы, уже тогда билась в ней мысль, которая была не чем иным, как сознанием того, что она навсегда останется журналисткой, добровольной пленницей своей судьбы.

Если она поспешит, то еще сегодня напишет репортаж о срубленных деревьях, хотя срок сдачи материала только в пятницу. Что ж, хоть раз удивит ответственного секретаря! Сосредоточенно обдумывала она первую фразу. Потом коснулась пальцами клавиш машинки, сначала робко, словно колеблясь, словно впервые в жизни, а уже через минуту пальцы ее забегали, и металлический перестук машинки напоминал ей знакомую, уже сотни раз слышанную мелодию.

Гелена Гекснерова, секретарша шеф-редактора, не знала за что ей хвататься: сразу, в одно мгновение на нее навалилось столько обязанностей, столько забот и телефонных звонков, что она лишь беспомощно опустилась за свой стол, положив одну руку на пишущую машинку, а другую — на непрерывно звонивший телефон. Она так и сидела, апатичная, безучастная ко всему, в полном убеждении, что вот сейчас, в эту минуту на нее навалится лавина и освободит ее, наконец, от всего этого хаоса и суматохи. Это, действительно, было уже слишком: лишь несколько минут назад она получила от ответственного секретаря гонорарную разметку. Каждую неделю, по выходе каждого номера заведующие отделами должны были представить список гонораров за опубликованные статьи, который просматривали ответственный секретарь или главный редактор и после нескольких напоминаний эти списки подписывали. Бланки с именами и адресами авторов и с суммами гонораров поступали к Гелене Гекснеровой, а уж она должна была выписывать чеки к оплате. Это означало, что она должна заполнить несколько десятков чековых бланков, не перепутав ни имени, ни адреса автора, ни, упаси боже, суммы гонорара. Гелена отложила гонорарные списки в сторону, сказав себе, что займется ими завтра. А может быть, даже оставит на понедельник, а уж что там будет в понедельник — это уже не ее забота.

Снова начал звонить телефон, и в эту минуту в кабинет вошла корректор. Гелена попросила ее сбегать в магазин и купить ей ветчины, колбасы, горчицы, хлеба или булочек, сыру, лучше, конечно, швейцарского, и, если попадется, свежей зелени, помидоров, перца и лука. Завтра Гелена Гекснерова прощается с редакцией, наконец-то, она уходит на пенсию.