Любош Юрик - И придут наши дети

Итак, производство сократить мы не могли. Работали на полную катушку, хотя все знали, что идем на риск. А уж когда вышел ваш репортаж, даже еще раньше, когда вы послали нашему старику копию этой статьи, у него прилично подскочило давление, а он, в свою очередь, намылил нам всем шеи. Его первая реакция была очень злобной, что там говорить… Вы написали о том, о чем у нас только шушукались, но никто не отваживался сказать в полный голос. И, говоря откровенно, я тоже злился, потому что раскрыл вам то, что должно было оставаться только на нашей кухне… Наверное, все проблемы можно было решить, если бы работала станция, если бы ее запустили на полную мощность. Если бы эта новая станция уже работала, а она уже давно должна была работать, дело никогда не дошло бы до аварии, более того, мы спускали бы в Грон почти безвредную воду, хоть пей ее… Станцию нам строила «Хемоиндустрия». Из месяца в месяц переносят срок сдачи строительства. Вы не думайте, что мы на них не давили! А что толку? Не думаю, что они отговариваются, они просто не успевают, их не хватает на это. Им не хватает рабочих рук, они ведут несколько строек одновременно, мощности распыляются, что-то бросают сюда, потом перебрасывают туда, а ведь и на них давит план, их тоже подгоняют… Словом, чтобы докопаться до настоящих причин, почему они никак не могут докончить строительство, нужно быть детективом, а не журналистом.

Прокоп молчал, а Добиаш после некоторого молчания продолжал:

— Вы не думайте, что я теперь все хочу взвалить только на эту станцию и убедить вас в том, что она во всем виновата. Ведь станция не виновата в том, что трубопровод был треснувший, а мы об этом знали, ведь и директор распорядился, чтобы его отремонтировать. Только никто его не отремонтировал. И еще — мы можем взвалить ответственность на людей из цеха, они не проводили контроль оборудования, но у них всегда по горло забот с практическим обеспечением производства. И вот мы снова возвращаемся к той точке, с которой начали, это круг или, если хотите, эллипс. Вот только мы должны выбраться из этого заколдованного круга, потому что производство не может стоять, комбинат должен работать. Иначе будет нарушен весь производственный ритм, а тем самым и весь процесс производства, кооперации и так далее. А коль уж мы заговорили о вине, так кто знает, не находится ли действительный виновник в нашем сознании, то есть я хочу сказать, достаточно ли мы думаем о мире, который нас окружает. Истоки аварии нужно искать в нашем равнодушии и безразличии, можно сказать в нашем бескультурье, потому что культура должна быть во всем, что мы делаем, о чем думаем. Вопросы химии должны решать специалисты — инженеры и техники, — но при этом они должны быть культурными людьми, как говорится, людьми на уровне, то есть на уровне времени. А время это совсем не простое.

Машина свернула с пыльной неровной грунтовки на асфальт.

— Сейчас я завезу вас к нашему старику. Трудно сказать, в каком настроении мы его застанем, хотя мне кажется, что так или иначе он со всем этим справился… и примирился, и будет смотреть на вещи, как подобает мужчине. Знаете, мужчина в конце концов всегда остается мужчиной, даже самый неуравновешенный, самый капризный. Наш старик все-таки мужчина, даже при всех своих ошибках и заскоках он, действительно, честный человек. Поверьте мне, в этом я никогда не сомневался…

Фердинанд Флигер никак не мог опомниться от визита к Штефану Пустаю. Даже во сне его преследовали видения, будто Пустаю удалось создать лекарство бессмертия и что планету наводнили вечно живущие люди, которые бродят в бесконечности, как метеориты, заблудившиеся в космосе. Его приводила в ужас мысль, что и он станет одним из этих вечных людей и, что страшнее всего, все это необозримое долгое время он будет журналистом. Его бросало то в жар, то в холод, он просыпался, вздрагивал при каждом звуке, при каждом резком движении, при мысли о вечном журналисте у него начинала болеть голова, трястись руки, и он уже серьезно подумывал о том, чтобы обратиться к врачу. Однако потом он отбросил эту идею: не может же он, в самом деле, просто прийти к врачу и сказать, мол, пропишите мне что-нибудь, пожалуйста, потому что я боюсь, ужасно боюсь того, что я никогда не умру.

Фердинанд Флигер сдал ответственному секретарю материал для следующего номера и с облегчением вздохнул. У него было такое чувство (а оно появлялось всегда, когда он сдавал свою собственную рукопись), что это его последняя статья в «Форум», что никогда больше он не возьмет в руки пера, не сядет за письменный стол, что уже никогда не будет названивать по телефону, чтобы собрать информацию для какого-нибудь репортажа, просто никто никогда не усадит его перед стопкой чистой бумаги и не заставит задавать эти дурацкие вопросы: зачем? для чего? где? а что потом? а что дальше? Нет, нет и нет, говорил он себе, он посвятит себя чему-нибудь другому, он будет самым обыкновенным человечком, затерявшимся в массе посредственностей, с простейшими заботами и обязанностями, чиновником, работающим от восьми до четырех. И чтобы потом был только покой, никакой писанины, никаких мучений, никакого выдумывания коротких и длинных фраз.