Фрэнсис Ча - Будь у меня твое лицо

– Ты скучала по дому? – спросила Руби. – Когда я впервые приехала в школу-интернат, несколько недель мне кусок в горло не лез.

– Это потому, что тебе еда там не нравилась, – отозвался Минву, откусывая от аппетитного куриного крылышка. – Помню, как твоему водителю приходилось раз в несколько дней привозить тебе из Бостона блюда японской кухни.

– Даже они там были невкусными. – Руби закатила глаза. – Ненавижу азиатскую кухню в Бостоне. Но не суть.

Думаю, я не сильно скучала: не по чему было скучать. В последние несколько месяцев моей «домашней» жизни тетя днями и ночами переживала, что в ресторан никто не приходит. Волосы закрывали ее лицо; нарезая овощи, она все плакала и плакала над разделочной доской, и слезы солили морковь и кабачки. Кенхи, стараясь пореже бывать дома, прожигала вечера над науками в арендованной учебной комнате. И дядя тоже часто пропадал, ссылаясь на какие-то дела. В воздухе витало напряжение. И до недавнего времени я не понимала, что плаксивость тети могла быть вызвана ее положением.

Осенью, через пять месяцев после моего «переезда» в «Лоринг-центр», тетя родила мальчика, которого назвали Хван. Я не знала о ее беременности, пока однажды она не появилась в «Лоринг-центре» в рубашке, плотно обтягивавшей большой живот. Своего двоюродного брата я не видела, потому что после родов тетя больше ни разу ко мне не пришла, и дядя тоже. Но к тому времени центр уже стал для меня домом, а девочки-соседки – сестрами: я их прикрывала, плакалась им и обменивалась с ними одеждой.

В «Лоринг-центре» мое сердце не обливалось кровью так, как когда я видела отчаивающихся тетю и дядю или замечала раздражение Кенхи: порой я просила ее помочь с домашней работой, но объяснений просто не понимала. Как бы мы с девочками ни ссорились в центре, в школе мы оставались нерушимым целым. Мы вставали друг за друга стеной при любом намеке на презрение или жалость «домашних» детей. Мы вели себя нагло и не сомневались в нашем единстве; учителя нас не трогали, понимая, что последствия непредсказуемы. Однажды Суджин ударила одноклассницу за слова «Твоя мать нищая». Тогда мисс Лоринг, специально надев норковую шубу до пола и великолепную шляпку, пришла в школу. Мистер Киль даже вспотел, пытаясь говорить с ней по-английски (а ведь он преподавал английский!), и еще несколько дней после этой сцены нас разрывало от смеха.

А вот после каждого визита тети и дяди, когда я провожала их взглядом до автобусной остановки, на меня накатывала боль. Живот тети с каждым приездом становился все больше, и шла она вперевалку.

Знаю: она опасалась не совсем здоровых детей, живущих в центре. В отдельном здании жили несколько мальчиков моего возраста. Двое из них вели себя нормально, но третий в плохом настроении мог на кого-то накинуться, а четвертый был не в состоянии долго концентрироваться на одной вещи. Мы, невежественные и жестокие девочки, не общались с ними – но знали их семьи, и под какими деревьями этим мальчишкам нравилось сидеть, и в какое время они приходили. Потому мы могли избегать встреч. Мои родные не говорили ни слова, встречая инвалидов и их сиделок, но тетя инстинктивно клала руку на свой круглый живот.

Когда тетя в последний раз навещала меня, ей постоянно приходилось делать глубокие вдохи. Она сказала, что чувствует ребенка и при каждом шаге он бьет ее головой по тазовым костям.

Вскоре после ее ухода мисс Лоринг подошла ко мне и рассказала о конверте с деньгами, который тетя с дядей оставили ей на сохранение, раньше они ничего подобного не делали. Я была в шоке, когда она показала мне сумму – больше я в жизни не видела. Должно быть, они где-то взяли в долг, не могли же столько заработать.

Но даже знай я тогда, что это наша последняя встреча, я была бы рада. Я очень благодарна, что прощаться с семьей мне не пришлось.

– Да мне все равно, в какой ситуации оказалась твоя тетя, – отрезала Руби. – Кто так поступает?

К тому моменту мы сидели в идзакае уже около часа, но никто не собирался сбавлять обороты. Стол ломился от тарелочек с жареным мясом и овощами, официанты бешено носились мимо от клиента к клиенту. Как обычно, я думала о счете: сколько придется заплатить за все это? Язык стоил особенно дорого. Сетю лился рекой, сумма росла, и я старалась не пить слишком много – так я чувствовала себя немного легче, когда Ханбин или Минву (чаще – Ханбин) расплачивался. А вот Руби ни разу не предложила заплатить. Когда мы только познакомились, я предложила скинуться. Ханбин лишь рассмеялся, погладив меня по голове, а Руби посмотрела на него с удивлением.