Геннадий Карпов - Б-1, Б-2, Б-3 [неженский нероман]

– Везите больного! – скомандовал он, и из остатков чёрного дыма на столе материализовался больной.

Он был одет в форму офицера советской армии. Китель на его груди пропитался кровью. Подойдя ближе, я понял, что офицер ранен скорее всего пулей: отверстие в гимнастёрке было круглым и до смешного маленьким. Люди в белом сняли с него китель и пропитанную кровью белую нательную рубаху. На шее у раненого на суровой нитке висел небольшой серебряный крестик. Хирург подошёл к столу и скальпелем перерезал нитку. Потом положил крестик рядом с пациентом и спросил у одного из помощников:

– Кто это? Что с ним?

– Русский офицер. НКВД. Василий Брындин. Ранен около Виштитиса, – негромко и чётко доложил помощник, и совсем шёпотом добавил, – они там наших в перелеске обложили. Видимо, никого не выпустят. Говорят, есть приказ – пленных не брать. Наши лесные хотели уйти в Польшу. Теперь уже никуда не уйдут.

– Понятно! Свиньи! – коротко бросил хирург. – Давайте наркоз!

Раненый находился без сознания и всё это время лежал без движения. Я обратил внимание, что кровь из ранки на груди сочиться почти перестала.

После того, как бесполый наложил на лицо раненого марлю, смочив её чем-то из флакона, хирург разрезал скальпелем место ранения и тут же достал маленькую пульку. Насколько я разбирался в патронах – это была пуля от «Парабеллума». И, судя по тому, что вошла в тело не очень глубоко – стреляли с большого расстояния.

– Ранение пустяковое! – заметил молодой дед, потом усмехнулся сквозь марлю и добавил: – Но больной скончался от значительной внутренней кровопотери!

– Может не надо? – дёрнулся было один из бесполых. – Это же мент! Их с Алтая сюда пригнали человек сто. Нас всех за него порвут!

Но дед, словно не слыша, глубоко ткнул скальпелем в рану, и оттуда резко булькнуло и ритмично засвистело. Тело задёргалось так, что три помощника с трудом удерживали его на столе, навалившись всем весом на руки и ноги. Когда всё кончилось, хирург взял крестик умершего, пальцами затолкал его в рану на сердце, и спокойно произнёс:

– Свинья сдохла! Ветеринар оказался бессилен!

Все четверо довольно засмеялись. Тело закрыли простынёй и вышли прямо сквозь стену. Я стоял рядом со столом и не знал – что же делать? Я стал свидетелем жуткого преступления, но ничем не смог помочь офицеру НКВД. Тут сквозь простыню встал сам офицер и сказал, глядя на меня:

– Нет, племяш, ты это видел! Война уже четыре года как закончилась! Мы с ними в лесах воюем, а они, суки, оказывается, вот где окопались! Ну как с такими прикажете поступать! А ведь у меня двое детей остались! Жена – красавица! Знаешь, что я ей на тридцатилетие подарил? ТТ! Пистолет! И наказал, чтоб если вдруг эти нелюди ночью в дом полезут – сначала стреляла детей, а потом – себя! Потому что я своими глазами видел, что они с людьми делают. Племяш, это такое зрелище, что вечером выпиваешь стакан водки – и не берёт! Второй – не берёт! Перед глазами женщины эти из хутора! А рядом – дети. Племяш, они такое с ними сделали! Племяш! Ну это же не люди! Люди такое не могут с людьми сделать! Я после того случая ни одного из них до грузовика довести не смог. Поймаем из банды трёх-четырёх живыми. Веду я их – а перед глазами марево красное. Потом марево схлынет, а они уже – того. Меня четыре раза к медалям представляли, а дали только одну. Писарь говорит: скажи спасибо, что полковник тебя под трибунал не отдал за расстрел пленных! А я ему говорю: пусть лучше эти падлы бандеровские мне спасибо скажут, что умерли легко! Я бы таких – не из автомата! Я бы таких конями на части рвал! А теперь они меня убили! Ты бы отомстил как-нибудь при случае, а? А то обидно! Я их, конечно, много покрошил, а всё равно обидно. Ведь не в бою убили, а вот так. Подлостью взяли. Потому что все они – трусы по жизни. Крестьян ночами резать – всё их геройство! Суки! Они не братья лесные! Они лесные… они… да у меня слов нет, чтобы их как-то назвать! Это не звери, не гады. Даже не фашисты. Фашиста я видел! Фашист – это собака чёрная, а тут другой зверь. Это что-то такое, что надо просто давить. Даже не называть никак! Давить без названия, чтоб только хрустело под сапогом! Отомсти за меня, племяш!

– Так вот как ты помер, дядя Вася! – удивился я. – Мне про тебя мать рассказывала. Она тебя плохо помнила. Ведь когда она родилась, ты уже в армию ушёл. Я знал только, что её старший брат погиб после войны в Прибалтике. А подробностей она не знала. Я бы отомстил за тебя, но меня ещё не существует. Я появлюсь на свет только через пятнадцать лет. Пока выросту, пока мозгами обзаведусь – тут всё быльём порастёт. Ведь твоя сестра даже не знает, где ты похоронен. И, честно говоря, знать не особо хочет.