Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– Это нервы! Это у меня третий раз в жизни такое. Мне надо в отпуск, лечиться. Всю зиму одна нервотрёпка. Я больше не могу. Я устал. Как собака.

Весь его дряблый старческий торс был покрыт бордовыми шелушащимися пятнами размером с послеперестроечный рубль или доперестроечную копейку. Родись он лошадью, его давно бы пристрелили. Шеф отодвинулся от пятнистого, закурил и спросил:

– А нахрена ты, старый козёл, лес велел валить там, где лесобилета ещё нет? Из своего кармана заплатишь за всё, за каждое дерево, вальщик хренов! Лесник обещал завтра приехать. Если Макович его уболтает, он лес по низкой категории запишет, а не уболтает – как строевой пойдёт, и тогда ты ещё должен останешься, и шиш тебе, а не расчёт за год.

– Нет и нет! Жалованье начислено за тот год, а лес валили уже нынче, это раз. Во-вторых, Макович мне сам лично велел на полигоне лес валить, сказал, что лесобилет он сделает. А теперь я крайний?

– Где бумага, в которой он это велел? Выйди-ка отсюда, нам надо наедине поговорить!

Последнее относилось уже к Калачёву, сидящему на хромом стуле и не знающему, чем заняться. Тот повиновался, хотя и не без внутреннего сопротивления. Хамство главного не нравилось ему всё больше. Выйдя на улицу, он пару раз глубоко вдохнул, очищая лёгкие от табачного дыма, и пошёл поглядеть округу, где ему предстояло прожить… чёрт знает сколько?

Около столовой курили отужинавшие пролетарии, все как один в засаленных робах и небритые, полсотни зубов на четверых. Сходу и не скажешь, что эти люди стране золото дают. До Игоря долетел обрывок разговора:

– Я из войлочных кроссовок второй год не вылажу, а фашист приедет пьяный, неделю попьёт и пьяный же уедет обратно. Так можно стараться! У него коэффициент – полтора, а у меня – один, так он, алкаш, мне месяц тарифа за пьянку вкатил! Я что, не человек? На Новый Год выпить не могу? В натуре – зона!

– А ты, Витёк, ему бомботерапию устрой. Только сперва расчёт получи. Хотя, после расчёта ты про него на радостях и думать забудешь, а до того ничего не сделаешь. Они же с предом на чём-то повязаны, к тому же, говорят, соседи. У них, может, одна жена на двоих? Дашь ему по харе – и по тарифу загремишь, а жить на что? А ведь фашист до этого бульдорастом тянул. Говорят, хороший мужик был. Потом пред его сюда начальником взял, он и скурвился в момент. Власть людей портит.

– Был бы хороший – не скурвился бы.

Игорь подошёл к компании, разговор разом стих, все глядели из-под треухов на новенького, и один тщедушный мужичок, этакий Щукарь, с рукой, замотанной грязным промасленным бинтом, поковырял в носу, внимательно разглядел чёрную козюлю, смазал её на перила и заметил:

– Однажды работал я в таллиннском порту грузчиком. Кого там ни работало тогда! Евреев только не было. И вьетнамцы, и лабусы, и армяне. Зверинец! И стал я записывать забавные фамилии. Сейчас подзабыл много, но помню грузина, крановщика. Жора Здория. По-русски ни фига не кукарекал. Так мы его прозвали Жук Бздория из отряда тупорылых. Он всё понять никак не мог, почему его кран мне в жопу не упирается, когда его ремонтировать надо. А эстонец был, фамилия – Хуйк, так ему в отделе кадров так и сказали…

В это время из столовой вышел водитель автобуса и, перебив рассказчика, обратился, дожёвывая, к здоровенному мужику, который, возьмись он играть в домино, по восемь костяшек в руку брал бы:

– Чем накормили? Колитесь, деревянные! Обычно щи – хоть полощи, а тут котлеты с крысу ростом. Никак, опять собачатина? И что-то я ни Лярвы, ни Стервы не вижу, ни Шарнира. Где собачки делись?

Здоровяк, ковыряя в коричневых зубах щепкой, отколотой тут же от скамейки, неторопливо ответствовал, что Шарнира решили не трогать – он мазутом так пропитался, что уже и не облизывается, так сам себе противен, да и не мудрено, коль весь мехцех об него руки полгода вытирает. Курву съели ещё на новый год, не перловкой же закусывать, Лярву едят сейчас, а Стерва вымачивается в уксусе в бане скоро как два дня. И осторожно поинтересовался:

– Пополнение в нашей помойке или как?

Игорь объяснил, что пока ходит в рабочих, а там – как начальство решит: то ли за Ильёй Алексеевичем по полигону трость и шляпу носить, то ли ходить в шляпе самому, поскольку тот чем-то не угодил начальству, да и болеет.

– Ясно, – спокойно отозвался здоровяк, – это по-нашенски. Три года отпахал, а теперь – пинком. От каждого, как говориться, по способностям, каждому – по морде. Знакомо дело.

Народ докурил и начал расходиться. Кто мочился на ленивец убитого Т-130, кто тащил дрова в балок. Кто-то, уже невидимый в темноте, по блатному свистнул и, подражая Ленину, картаво продекламировал непонятно в связи с чем: