Геннадий Карпов - Шёл я как-то раз… [Повести и рассказы]

– Моё дело телячье!

Мишка малым ходом тронул машину вперёд, та клюнула носом, но тут же упёрлась во что-то и тонуть вроде не собиралась. Все замерли, ясно послышалось шипение воды под днищем, из-под резинового коврика в салон пробился бойкий родничок. Двигатель взвыл по дурному, словно чуя, что беда, машину тряхнуло не по-детски, и через минуту они вновь тряслись по старым добрым ухабам.

– И до каких пор тут ездить будут? – спросил Игорь у небритого соседа, что отвечал за спецчасть, то бишь за топографические карты и прочую давно несекретную макулатуру.

– Пока кто-нибудь не булькнется.

– Мишка, стой!

Оказывается, выпито было ещё не всё! За два километра до участка простояли минут сорок. Слово взял и долго не хотел с ним расставаться Зыкин. Выпив без закуски очередную дозу, он на всякого, кто пытался заговорить, ревел:

– Пжжжди, я щща тут эта, ну, как там… Не-е-е! Пж-жь-ди…

Он замолкал, страшно сопел в темноте и оживлённо жестикулировал, забывая при этом говорить. Благодарная аудитория частью уснула, частью тупо пялилась в темноту, пытаясь навести резкость. Наконец, собрав мысли в кучу и сосредоточившись, Зыкин возвестил:

– Да вы знаете, что я чувствую? Тут всё мое!

Он ещё помахал крыльями, пытаясь донести до родных сердец самое сокровенное, потом огляделся и безнадёжно махнул рукой. Тут слово подхватили сразу четверо. Удивительно, но они, видимо, всё прекрасно поняли и теперь всеми силами пытались показать, что приближение участка и их не оставило равнодушными. Тэбэшник заорал механику, Фёдору Анатольевичу:

– Констали… Косантиныч! У тя спички есть? Нет? Значит, не стоит!

Но до того уже ничего не доходило. Остальные выступающие громко давали понять, что участок – это о-го-го как ни фига себе, что они тоже были и будут впредь, и что так не надо, потому что это самое. Короче говоря, Бердяева никто не цитировал и обсудить творчество Бертолуччи было не с кем. Если кто-то и был незаурядной личностью, то тщательно это скрывал. Калачёв всё сильнее подозревал, что попал не в самый лучший коллектив. Просидев на одном месте восемь часов, ног он давно не чувствовал, есть уже не хотелось, близилась амнезия души и тела. Хотелось домой. Он вспомнил узников ГУЛАГа и ужаснулся, отчётливо представив их состояние. Растоптанность, тоска, опустошение.

Наконец, табор Мишке надоел, он без разрешения поехал дальше, за что был обматерён и кем только не назван. За десятую часть таких оскорблений в приличном обществе сильно бьют по лицу, но здесь, видимо, это было в порядке вещей. Мишка был невозмутим, и только на реплику: «Я бы такого водителя давно выгнал по тарифу!» буркнул так, что все услышали:

– А я такого начальника.

Так с матюгами они въехали на территорию участка, который находился в живописнейшем месте на берегу реки Кан. Кругом лес и горы. Летом тут, должно быть, курорт. Был. Пока золото мыть не начали. Сам участок – это два десятка строений: жилые балки, вытянувшиеся вдоль центральной «улицы», баня, столовая, золотоприёмная касса (на местном жаргоне – КПЗ), в стороне – мастерские, дизельная. Картину дополняли пара туалетов и длинный «калашный» ряд поломанных бульдозеров и ЗИЛов. Всё это Игорь рассмотрел, разминая ноги у автобуса, остановившегося в центре посёлка у столовой, и поджидая, пока соавтобусники выползут наружу.

– Пошли, покажу тебе твоё жильё. Там живёт мужик, участковый геолог, принимай у него дела, мы его выгонять будем, – заявил Машуткин.

Они зашли в крайний домик, состоящий из трёх состыкованных буквой «П» балков. В одном жила топографиня, в другом – Машуткин с Боренко и их шнырь. В третьем сидел презабавного вида длинный сморщенный дед в очках примерно минус шесть.

– Столиков Илья, – представился он каким-то странным бесполым голосом и почмокал полубеззубым ртом. – Бить будете, Иван Михайлович?

– Я никого не бью! – гордо ответил Машуткин, стараясь не шататься и, поскольку в комнате было тепло, стал стягивать фуфайку.

Наконец, ему это удалось, он криво сел на койку Калачёва и приказал:

– Говори, чё у тебя случилось! Если хочешь, сейчас вдвоём останемся, а этот, – он ткнул в молодого пальцем, – гулять пойдёт по холодку.

Столиков молча стал снимать рубаху. Игорь уже ничему не удивлялся, а только смотрел, поглощая информацию.

– Расскажу кому – не поверят! Стриптиз по-артельски!

Дед оголил костлявый торс и вдруг затараторил, пяля на шефа вдвое увеличенные очками глаза: