Драгомир Асенов - Биография вечного дня

— Да, да, тот самый, что напротив твоего дома! Чего вы уставились? Надо действовать, пока враг не очухался!

— А если там кто-нибудь есть? — спрашивает Николай, почувствовав всю серьезность задачи.

Кузман теперь сух и деловит, очевидно, задача тревожит его не меньше, чем их.

— Ежели кто не сбежал, значит, у того нет грехов, тот пойдет с нами. И мы от таких не станем отказываться, как только начнем набирать людей в свою милицию.

— И оружие им оставить?

— Пускай остается…

— Чтобы они, улучив момент, разделались с нами, — говорит Виктор, закидывая винтовку на плечо. — К тем, кто служил в полиции, у меня нет доверия.

— Если будет нужно, мы и бывших полицейских впряжем! — убеждает его Кузман. — Теперь власть в наших руках, и мы должны проявлять гибкость.

Он уточняет детали: взяв участки, они сразу же сообщают об этом в Областное управление дежурному телефонисту, затем выстраивают личный состав и вменяют ему в обязанность каждодневно выставлять наряды — охрану и патруль, поддерживать постоянную связь с городской управой, она тоже помещается в здании Областного управления — командуют там Кузман и один студент; немедленно составляют опись оружия и снаряжения, тщательно проверив каждый уголок, начиная с подвалов и кончая чердаками; составляют списки сбежавших полицейских и заводят дело на каждого из них — что натворил, принимал ли участие в уничтожении коммунистов, где предположительно скрывается.

— А если кто попросит уволить его? — скептически продолжает Виктор.

— Обойдемся и без него.

— А я бы такого — за решетку!

— Зачем?

— Чтобы не забыл, что служил в полиции.

— Он припомнит и другое — что мы начали с преследования невиновных! Нет, таким манером приверженцев не завоюешь.

— Ну а вдруг они окажут сопротивление, не захотят подчиниться?

— Тогда применяй оружие. Зовите меня, я вас одних не оставлю.

Николай с Виктором переглядываются с невеселой иронией, театрально козыряют «начальству» и расстаются. Николай чувствует тяжесть в желудке, у него всегда так бывает в минуты опасности — будто камень внутри давит. Неприятное ощущение исчезает позже, когда он оказывается свидетелем забавной сцены. Возле стертых ступеней турецкой бани собралось человек десять. Они невообразимо галдят. Один — неряшливый, длинный как жердь мужчина — хлопает себя по ляжкам и удивленно вскрикивает:

— Не может быть!.. Не может быть!..

Растолкав людей, Николай пробивается в середину образовавшегося круга. Там сидит по-турецки какой-то хилый человек с обветренным лицом и заскорузлыми руками, штаны на нем мокрые, а матросская тельняшка протерлась под мышками. Рыбак как рыбак, чего они подняли такой шум? Но вдруг человек в тельняшке поднимает огромную рыбину, она вся блестит, точно ее смазали оливковым маслом, и рот разинут широко-широко, словно она собиралась что-то сказать перед тем, как ее пришибли.

— Пятьдесят три килограмма! — обращается рыбак к Николаю, заметив его изумление. — Такой сом еще никому в нашем городе не попадался. Настоящий боров. Говорят, будто в Тутракане выловили чуть побольше этого, все шестьдесят потянул. Да как знать, может, и приврали…

— Ты один его поймал? — просто так, из вежливости спросил Николай.

Но рыбак будто только и ждал этого вопроса. Он начинает красочно описывать, как выслеживал свою добычу, как боролся с нею всю ночь, пока рыбина не выбилась из сил, как втащил ее в лодку, а потом переходит к рассказу о том, как вкусно готовит сома его молодуха — с рисом, с петрушкой, с луком и даже с фасолью. Выбираясь из круга, Николай слышит его последние разъяснения, теперь уже о вине, каким принято орошать искусно приготовленного сома:

— Белое, охлажденное, по возможности выдержанное, вроде того, что продается у «Кривой груши»…

«Кому что, а курице просо!» — вздыхает Николай.

Ну, вот и полицейский участок. Он находится наискосок от его дома, перед сводчатым входом два тополя и трехцветная полосатая будка. Но часового в ней нет, и вообще никаких признаков жизни, пыльный фасад здания загадочен. Николая тревожит мысль: если внутри кто забаррикадировался и располагает запасом патронов, то может продержаться довольно долго и уложить множество народу.

Николай останавливается и внимательно изучает двор, а от его дома доносится теплый взволнованный голос, такой знакомый, такой родной:

— Николай! Николай!..

Это мать. Она зовет его, высунувшись из окна, в ее взгляде радость — наконец-то он явился живой и здоровый, всю ночь его не было дома!