Драгомир Асенов - Биография вечного дня

Одна мелодия сменяет другую, тамтамы поднимаются и скатываются вниз по невидимым ступеням эфира, безудержно блеют саксофоны — все это действует на нервы; однако он не торопится выключать приемник — а вдруг удастся услышать какую-нибудь утешительную новость, вдруг наметится неожиданный поворот в развитии событий? Но вот он настораживается: гремят выстрелы — один, другой, потом, после короткой паузы, еще и еще. Где-то поблизости идет перестрелка, натренированный слух подсказывает, что стреляют у армянской слободы. Он невольно подумал, что, видимо, это Сребров куражится, но тут же отбросил такое предположение — помощник слишком хитер, чтобы ввязываться в какую бы то ни было историю, когда решается его судьба!

Крачунов встает и опять бродит по комнатам, выключает свет, здание тонет во мраке. Когда он возвращается в кабинет — единственное освещенное помещение, — первым делом протягивает руку к телефону. Начать с аптекаря? Нет, не стоит, Манчева лучше оставить в глубоком резерве! Да и старую игру возобновлять не имеет смысла, игру, которая рождает в нем азарт и дает волю животным чувствам — должно быть, подобные переживания испытывает пресыщенный кот, играющий с пойманной мышью: он перекидывает ее лапами, а она фыркает от ужаса.

«Кто это?» — неизменно спрашивают, как только раздается его звонок.

И он отвечает всегда одним и тем же тоном, резко и строго, словно объявляет приговор:

«Очень приятно, что вы живы и здоровы… И что практикуете в нашем городе…»

Какое счастье, что в памяти прочно запечатлелась та короткая, длившаяся считанные секунды сцена встречи Манчева с капитаном Харлаковым в только что отбитом у повстанцев городе Фердинанде. Крачунов как сейчас видит влажную подрагивающую верхнюю губу с едва пробившимися усиками, слышит слова — злобные и нахрапистые, идущие из утробы сгорающего от зависти и алчности молодого человека:

«Христо — мой компаньон. Мы вместе открыли аптеку. Теперь оказалось, что он заодно с ними, с бунтовщиками… А ведь богат, куда богаче меня. Отец так любит его, что готов озолотить. Хотя у него есть еще один сын и три дочки…»

И верещание капитана Харлакова, истеричного, оголтелого в своем могуществе:

«Расстрелять! Расстрелять!»

Офицер смотрит на молодого человека пристальным взглядом — тот благоговейно замер и смотрит ему в рот — и снисходительно добавляет:

«И пускай все останется вам, весь капитал!»

Эта история, свидетелем которой он оказался, внезапно всплыла перед его глазами два года назад, в ходе процесса над учениками и студентами (они пытались ликвидировать начальника областного полицейского управления Симеонова), когда он случайно узнал, что одна из участниц заговора — дочь того самого аптекаря, которого он знал когда-то в Фердинанде. Траур по поводу разгрома немецких войск под Сталинградом закончился, уныние мало-помалу рассеялось и сменилось твердой, к сожалению печальной, убежденностью относительно исхода войны, а какой-то инстинкт настойчиво подсказывал ему: возьми эту девушку под свое покровительство, избавь ее от истязаний, ее отец — твоя синяя птица! Потому что тот донос Манчева, стоивший человеку жизни, нигде не документирован и нет никаких вещественных доказательств, которые могли бы бросить тень на доносчика и изобличить его. Только ты один знаешь об этом.

В конце двадцать третьего года он все еще был армейским подпоручиком и все еще мечтал об офицерской, а не полицейской карьере. Кто мог предположить, что его «откопает» министр внутренних дел и что его попросят перейти в «более активный сектор обороны». «Армия у нас кастовая, армия — для выходцев из состоятельных семей, из потомственных богачей, а вы — болгарин «среднего сословия», вам легче преуспеть на поприще, где ценятся ум, быстрая реакция, скромное поведение и, конечно же, беспощадность к подрывным элементам!»

— Кто это? — прерывает его размышления знакомый голос.

Оказывается, Крачунов машинально набрал номер аптеки — номер, который он запомнил, сам того не желая. Крачунов молчит, вслушивается в дыхание на другом конце провода и в собственную, как будто бы утихающую боль.

— Это вы? — осторожно спрашивают у него с каким-то мистическим страхом.

Но Крачунов кладет трубку — нет, ему сейчас не до забав, «глубокий резерв» тоже должен это понимать.

И он приказывает телефонистке:

— Соедините меня с Софией!

Грудной альт дежурной телефонистки звучит не просто нагло — издевательски: