Блинов сунул пистолет за пояс и быстро натянул маску.
Повернувшись к Тёме, чётко и отрывисто произнёс:
— Идёшь с нами, как договаривались! Отсегни брелок, ключ из замка не вынимай! Машину не глуши! Как выскочим — быстро блокируй двери и иди с нами.
— А если тачку охрана прихватит? Стёкло разобьёт? — спросил Тёма, отстёгивая брелок сигнализации.
— Не успеют! — уверенно сказал Блинов. — Не до того им будет… Пошли!
Парковщик, размахивая жезлом, подбежал к машине и, захлёбываясь словами, заголосил:
— Здесь нельзя! Стоянка запрещена! Объявление у въезда!..
Блинов выскочил из машины и быстрым, коротким ударом, почти без размаха, уложил парковщика на асфальт.
«Седьмая камера! Что там у входа происходит?»
«Где парковщик? Лёха где? С ним связи нет!»
«Кареву сообщили?»
«Всем постам! По всей смене! Трево…»
Толя пинком отбросил непрестанно шипевшую рацию, что выпала из куртки парковщика.
Честно говоря, он и сам не понимал, зачем он это сделал.
— Быстрей! К входу! — хрипел Блинов.
Всё теперь было как во сне, в тумане… Горячо, и в глаза мутилось, словно в душный банный пар попал…
В шапке-маске дышать было трудно, она сбивалась, сползала на бегу. Так что и дорогу было не разобрать.
Толя пробедал по лестнице, догоняя Блинова.
Перед самым входом он споткнулся. Когда вставал, то успел краем глаза увидеть, как напарники их, Шарый и Миха, бегут к милицейской машине.
— Руки! Из машины! Из машины, твари!
Шарый ударом ноги выбил стекло милицейской «десятки», ударил рукояткой пистолета в висок мента, что сидел за рулём.
Тот захрипел, дёрнулся — и откинулся навзничь, голова его склонилась набок. Фуражка вылетела через раскрытое окно и покатилась по асфальту.
Остальные двое сидели неподвижно, вытаращив глаза на двух вконец обнаглевших мужиков в масках, что вот так вот запросто посмели напасть…
— Из машины, я сказал! Руки на виду! Убью!
Услышав слово «убью» (а поверить в реальность подобной угрозы теперь уже было нетрудно), милиционеры медленно и неуклюже, словно роботы с неотрегулированными металлическими шарнирными сочленениями, один за другим выбрались из машины и замерли с поднятыми руками.
Автоматы болтались у них на шеях…
«На предохранителе!» — радостно отметил Миха.
…но они будто забыли они.
Вообще — забыли обо всём, только смотрели неотрывно на направленные на них стволы.
Губы их тряслись и мелко подрагивали пальцы на поднятых вверх руках.
Пацанам в милицейской форме явно не хотелось умирать за интересы казино.
— Миха, сними!
Шарый стволом показал на укороченные ментовский «Калашниковы», что до сих пор так и висели бычьими ярмами на шеях служивых.
Миха подскочил к милиционерам и, ловко поддев автоматы, даже не снял, а почти сорвал их, бросив на асфальт.
Подальше. Чтобы, в случае чего, не дотянулись.
Но служивые и не думали «дотягиваться»…
Они всё так же неподвижно стояли с поднятыми руками, и круглые их, побледневшие от страха лица в свете фонарей казались вылепленными из белого, плохо раскатанного пластилина.
— Ну, чё вылупились, суки? — добродушно спросил Шарый.
И двумя точными ударами отключил ментов.
Достал из кармана моток прочной, нейлоновой бечёвки и кинул Михе.
— Вяжи водителя! И кляп ему не забудь сунуть. А я этими козлами займусь…
«Пятая камера. Нападение на патрульных! Милицию у входа сняли!»
«Карев на связи. Срочно свяжись с отделением, пусть группу высылают. Заблокируйте служебный вход! Что в зале творится?»
Софья, конечно, и не думала проигрывать отпущенные щедрой рукой мужа тридцать тысяч.
Она хотела остановиться на десяти.
Вообще, игра у неё сегодня не шла, не ладилась. Не было прежнего азарта, сладкой отрешённости от той жизни, что ждала её за стенами казино.
А без этой отрешённости — много ли радости в игре?
Бегущие львы, долларовые знаки, речные пароходы, бипланы и отважные пилоты, ягоды и грибы, эльфы и гномы, принцессы Атлантиды и принцы-лягушки — всё неслось мимо, крутилось, прыгало, летело прочь, не задевая её сознания, взгляда, души, не принимая её отчаянный свой, безумный, бесшабашный хоровод.
Экраны оставались лишь экранами, картинки — картинками, и двери в иную жизнь и даже, возможно…
Кто знает?
…в иную реальность — не открывались перед ней, будто прочно запертые невидимым замком.
Она оставалсь по одну сторону экрана.
Игра — по другу.
«Потерять вкус? Так, кажется говорят… Потерять вкус к игре».
Читать дальше