Александр Уваров - Казино для святых [СИ]

«И как он жару терпит в таком костюме?» — с удивлением подумало Ставицкий, глянув на секретаря.

Этот строгий и не слишком разговорчивый юноша одет был (точнее, затянут до горла) в строгий чёрный костюм, белую сорочку с узким воротником-стойкой, на ногах его были чёрные же, до блеска начищенные туфли.

Честно слово, если бы не серо-синий, в весёлую искристую полоску, галстук, то секретарь Войкова вполне сошёл бы за сотрудника преуспевающей похоронной конторы или юного, всегда по форме одевающегося карьериста из налогового ведомства.

Галстук, конечно, не гармонировал с костюмом, однако придавал секретарю хоть отчасти жизнелюбивый вид, разбавляя тёмную скуку одежды.

Да, и ещё… Щёки у этого парня были розовые, как у младенца. И ясные, почти белые, ничего не выражающие глаза.

«Сопляк, — решил Ставицкий. — Сопляк из мажоров. Пристроил его кто-то к Войкову: на Лазурном берегу тусоваться, бумажки за шефом носить. Вот он и рад стараться. На улице жара в сорок градусов, а он — в мундире. Картошка печёная! Ещё и рубашку не поленился — на все пуговицы застегнул, до самого подбородка».

Он и сам не понимал, почему с первой же минуты секретарь стал его раздражать. Словно тот лично был виновен в очередном опоздании Войкова на деловую встречу.

«В три же договорились… Я и пообедать не успел!»

Впрочем, Войков всегда опаздывал. Точнее, задерживался.

Ставицкий прекрасно понимал, что Войкову трудно планировать рабочий день и график встреч у него постоянно смещается. Часто бывало, что он вообще отменял заранее назначенные переговоры, и иногда — едва ли не за полчаса до их начала.

«С его деньгами и заботами…»

С своими деньгами Войков вообще мог многое себе позволить.

Скажем, вообще не приехать сейчас в отель, а остаться у себя на вилле в Монако. Перенести встречу на день или два. Перенести её, скажем, в Париж…

Всё, что угодно.

И Ставицкий покорно последовал бы всем его указаниям и инструкциям. И ждал в указанном месте столько, сколько нужно: до вечера, до следующего дня, до следующей недели.

Ставицкий прекрасно понимал, что он, генеральный директор, несмотря на высокую свою должность — всего лишь наёмный менеджер, хотя и очень высокого уровня.

А Войков — хозяин. Хозяин бизнеса. Хозяин денег. Владелец казино и игорных залов, аппаратов и рулеток, игровых систем и компьютеров, торговых марок и игровых программ, шафл-машин и плазменных панелей, парковок и световых дорожек, ресторанов и баров, машин, офисов, складов. Персонала…

И — его хозяин. Хочет того Ставицкий или нет, но Войков — хозяин и его судьбы.

«Это ведь уборщица в офисе или менеджер какой-нибудь мелкий может просто так плюнуть да уволиться… А я повязан, повязан крепко — этой игрой. С этим бизнесом. Все денежные потоки, все проекты завязаны на мне — не уйдёшь. Даже в сторону не отойти. Я на виду…»

Ставицкий вздохнул устало и опустился в мягкое велюровое кресло.

— Подожду, — сказал он секретарю. — Конечно, подожду…

Ставицкий взял меню лобби-бара, что лежало перед ним на столике, жестом подозвал официанта, и на ломаном французском (точнее, на смеси плохого французского с вполне приличным английским) заказал лёгкий коктейль.

— Айс! — крикнул вслед официанту Ставицкий и попытался изобразить пальцами кубик.

Официант обернулся и на ходу закивал головой. И ушёл.

«Понял он? — спросил сам себя Ставицкий. — А, пошло оно всё… Какая разница! Сердце что-то не на месте. Коньяку бы с лимоном, да развезёт на такой жаре».

Секретарь деликатно отошёл в сторону и начал ровными, точно отмеренными шагами ходить вдоль мраморного бортика стоявшего в холле роскошного, декорированного пальмами фонтана, водопады которого окружены были рядами застывших в античном танце позолоченных нимф.

Секретарь прохаживался вдоль бортика так важно, размеренно и сосредоточенно, словно за оставшееся до начала переговоров время хотел непременно измерить периметр фонтана, а полученное измерениями число с глубокомысленным видом записать паркеровским пером в том самом чёрном блокноте, что держал он в правой руке. Держал крепко, словно самую ценную для него в этом мире вещь.

«Вот ведь дурак…» — снова нехорошо подумал о секретаре Ставицкий.

Но уже без прежнего раздражения. Плохо подумал лишь потому, что, единожды составив мнение о человеке, не привык его менять, и, обозвав (хоть бы и мысленно) кого-либо дураком, и думать мог об этом человеке только как о дураке.