Денис Драгунский - Богач и его актер

— Я тебе нравлюсь?

Ханс отвернулся и закричал:

— Немедленно оденься и беги отсюда, чтобы я тебя больше не видел! Ну? Считаю до трех! Раз! Два!

— Да хоть до двадцати трех, — спокойно ответила Сигрид. Она опустила рубашку, запахнула халат, но не двинулась с места. — Не стесняйся, ты уже все сделал.

— Что я сделал?!

— Трахнул меня, вот что. Убийство — это тот же секс.

— Но я же тебя не убил, — растерялся Ханс.

— Но ведь попытался! Попытался трахнуть, я имею в виду. Вытащил, уже совсем было наладился, но забоялся в последний момент. Такое бывает с маленькими мальчиками.

Ханс громко плюнул на ковер.

— Фу, какой невоспитанный юноша! — закричала Сигрид. — И этот человек еще учит меня приличиям.

— Ты долго будешь здесь еще торчать? — осведомился он после короткой паузы.

— А я знаю, о чем ты сейчас подумал! — поддразнила его Сигрид. — Ты подумал, что лучше всего было бы не предупреждать эту мерзавку, а убить ее на самом деле где-нибудь в лесу, не из пистолета, а камнем разбить ей голову на берегу лесного ручья, связать, набить прибрежных камней в трусы и утопить ее в омуте. Ну сознайся, ведь об этом, да?

— Ну, примерно, — не стал спорить Ханс. — Не исключено, что я еще это сделаю.

— Все может быть, — сказала Сигрид. — Ложись давай. Ложись, ложись, не бойся.

Она встала, освободила кровать. Он лег, натянул одеяло до подбородка. Сильно билось сердце. Он удивлялся тому, что он, такой сильный, ловкий, умный, уже сейчас почти хозяин компании Якобсена, умеющий убедить, договориться, рассчитать, получить прибыль, в общем, блестящий предприниматель, не может справиться с обыкновенной — если называть вещи своими именами — шалавой, которая мало того что его родная сестра, еще и полностью зависит от него в материальном смысле.

— Как хорошо, что это случилось, Ханс, — сказала Сигрид. — Мне очень понравилось, когда ты целился в меня из пистолета. Это возбуждает. Накатывает, накрывает и уносит, как говорят мои друзья-кокаинисты. Но я должна сказать тебе правду. У нас уже все было, довольно давно. Я уже была у тебя в постели. Тебе было девятнадцать. Ты был пьян и ничего не помнишь. Ты был пьян, как папаша Лот. А я была аки дщерь Лотова. Я все сделала. Ну, почти все. — Она пригнулась к нему и горячими губами прошептала неприличное французское слово. — Мне хватило. Если хочешь, могу подробности. В смысле, доказательства. Хочешь?

— Не хочу! — закричал Ханс.

— Тогда спокойной ночи, — пожала плечами она. — И я обещаю тебе, мой милый брат, что буду хорошей девочкой. Считай, что ты меня убедил. Я буду нормальной, я буду доброй, я буду делать все, что делают нормальные люди, и очень надеюсь, что ты и мама с папой больше не будете на меня сердиться. Спокойной ночи.

Но она почему-то не уходила.

— Спокойной ночи! — сказал он так, как говорят «проваливай».

— А может быть, все-таки подвинешься? — шепнула она.

— Господи, — взмолился Ханс, — Господи Боже, почему ты не забрал меня к себе вместе с моей бедной Кир-стен?

— Наверное, у Господа были какие-то резоны, — сказала она. — Наверное, у него на тебя свои планы. Воля Божья непреклонна, но тем и прекрасна, что непостижима.

Она присела на корточки перед изголовьем постели Ханса, нежно и почти целомудренно поцеловала его в щеку, потрепала по голове и убежала.

Это были очень милые полгода.

Казалось, что все вернулось. Казалось, что снова вернулось то время, когда им было по пятнадцать лет, когда папа и мама были еще совсем не старые, когда вчетвером все садились за стол и разговаривали о разных милых и интересных вещах: о театральных постановках, о войне в Европе, о новых папиных знакомых и, конечно, об уроках, ходили гулять, ловили рыбу, катались на маленькой лодочке по озеру, бегали в лес и мочили ноги в том самом каменистом ручье, где под деревом был очень глубокий омут, смотрели на пасущихся овец, болтали с молочником, дарили конфеты молочниковой девочке, в общем, жили прекрасной, богатой и беспечальной деревенской жизнью. Ханс специально приезжал в поместье почаще. К тому времени уже построили новое шоссе, и он брал такси от железнодорожной станции. Это занимало у него часа два, но ему было не жалко тратить время на дорогу, он видел, как радуются мама с папой.

Много лет спустя, а точнее, ровно через полвека после тех счастливых месяцев, Ханс Якобсен рассказал об этой деревенской идиллии Дирку фон Зандову. Рассказал о счастье восстановления семьи, о счастье верить, что сестра снова стала хорошей девочкой и что всё теперь так, как мечтал Ханс, мечтал его папа и, наверное, мечтал его дедушка. О том, что наконец-то стало нормально .