Денис Драгунский - Богач и его актер

У Дирка даже щеки покраснели. Одна надежда, что в полумраке библиотеки это было не так заметно.

Ах, как сейчас было бы здорово потереть руки над тарелкой, наполненной всякой вкуснотой, смело хлопнуть оставшееся виски и закусить, как положено мужчине, а не мусолить под языком чайную ложечку алкоголя, заедая его этими действительно омерзительными фальшивыми орешками.

— Ну? — сказала она, приподымаясь с кресла.

— Спасибо, мадам, не надо. Благодарю вас от всей души. Не надо. Я сыт.

— Прямо до ушей, до отвала? Ты все такой же. — Она вдруг перешла на «ты». — Ну, рассказывай.

«Господи, — заметались мысли в голове у Дирка. — Кто же она такая? Неужели вот это — мать моей дочери? Нет, по возрасту не подходит. У нас с той разница была всего лет в десять. А этой лет пятьдесят. Ну, пятьдесят пять. А может, она просто так хорошо сохранилась?»

Он всмотрелся в даму, пытаясь ее узнать. Но черты той женщины, матери его дочери, уже почти стерлись из его памяти. Он не помнил ее лица, он помнил только фигуру, вернее, контур фигуры, а вернее, помнил только, как она нажимала пальцем на плечо дочки, отчего девочка кричала: «Не хочу гулять с папой!» Ну и еще что-то туманно ночное, разумеется, но это уж совсем к делу не относится, и уж конечно, он не мог бы ее узнать через столько лет, но продолжал вглядываться.

— Рассказывай, рассказывай, — повторила она. — А хочешь, сядь рядышком.

Он отрицательно покачал головой, не понимая, какую улыбку надо изобразить — вежливую, растерянную, презрительную, смущенную, добрую, веселую или слегка двусмысленную. Поэтому предпочел покачать головой.

— Я же тебе говорила, — продолжала дама, — говорила простым и ясным языком, и ты вроде бы меня понял, не дурак ведь! Говорила, что деньги надо положить в надежный банк, тратить их медленно и экономно, не шиковать, не изображать из себя голливудскую звезду. Ну получил «Оскара». С кем не бывает такого несчастья? — усмехнулась она. — Ну снялся у Россиньоли. Тоже случается. Работай над собой, старайся сделать что-нибудь еще. Но пуще всего береги и храни свой гонорар, потому что больше такого не будет. Я говорила тебе это? Говорила. Ты кивал? Кивал. Ну и что же вышло? Что же ты за дурак такой?

— Погоди, — остановил даму Дирк.

Он понял, что это та самая актриса, которая говорила ему ровно эти слова в восьмидесятом году, целых тридцать лет назад, когда ему было сорок три, а ей — вот как сейчас, пятьдесят с небольшим. Какая она была худая! Как она видела его смущение! Как она поняла его нежелание в простом мужском смысле слова, но при этом — желание в смысле эротических достижений, в смысле донжуанского списка. Как она задрала юбку, как он робко поцеловал ее худой живот и как потом она отказалась от секса и по-доброму, ну просто как старшая сестра, стала давать ему разные полезные советы.

— Погоди, — сказал Дирк. — Так, значит, ты — это ты?

— Философская, однако, проблема, — отозвалась женщина. — Я — это я? Или я — это не я? Мне кажется, что да. Я… — она пальцем потыкала себя в грудь, — это, безусловно, я.

Дирк уже ничего не понимал.

— Извини меня, — сказал он, — так сколько же тебе лет?

— Ужасно пошлый вопрос, — фыркнула женщина. — На него есть еще более пошлый ответ: женщине столько лет, на сколько она выглядит. Свою метрику я давно потеряла. А виделись мы с тобой последний раз лет эдак сто назад. — Она усмехнулась. — Ну как, на этот раз ты хочешь? Тогда пойдем.

— Пойдем, — согласился Дирк, решительно допив виски и вставая с кресла. — К тебе?

— Ну нет, — сказала она, тоже встав и маня его рукой. — Ко мне нельзя.

— Ты приехала с мужем? Что-то я не заметил, когда ты причаливала сюда на «мерседесе».

— Какой, к черту, муж? — засмеялась она, крепко беря Дирка под руку. — Разве у таких, как я, бывают мужья? А также дети, племянники или даже лесбийские любовницы? Ко мне нельзя, потому что я люблю спать одна. У меня такой принцип, понимаешь? С тех пор, — говорила она, прижимаясь к нему боком и ластясь, залезая правой рукой ему под пиджак и гладя его худой ребрастый бок, — с тех пор, как я вот в этом самом «Гранд-отеле», в восьмидесятом году, на съемках у Россиньоли, затащила тебя в номер, легла на диван и задрала юбку, а ты отказался меня драть, хотя у тебя стоял, как у жеребца… С тех пор у меня есть принцип — я занимаюсь любовью, трахаюсь, прости меня, только в чужой постели. А моя личная постелька — это алтарь чистоты в прямом и переносном смысле. Понял, нет?

— Понял, да. Ключа вот только нет.