Максим Шраер - Исчезновение Залмана [litres]

– Слушай, Ахлабустин, – сказал Джейк, – я тебе очень советую открыть глаза. А то жизнь тебя оставит за кормой и собственные дети с тобой перестанут разговаривать. Понял? Ну, будь здоров!

Джейк дошел до топчанов, где раньше загорали жена и дочки, перебросил через плечо два полотенца и двинулся было к пляжу, чтобы оторвать сына от волейбольной площадки. Но тут он вспомнил, что оставил у кромки бассейна пляжную сумку с маской и трубкой, айпадом и кремом от солнца, и вернулся.

– А я уж хотел сумку твою на рецепцию отнести, – сказал Ахлабустин.

– Спасибо. Незачем, – процедил Джейк, – тут никто не возьмет.

– Это тебе кажется, что не возьмет. А вот вчера вечером одна семья из Питера оставила на пляже сумку и полотенца, всего-то на десять минут. Так откуда ни возьмись набежало стадо черных. Ни сумки, ни полотенец.

– Черные тебе тоже мешают? – спросил Яша, чувствуя подступающее к горлу клокочущее бешенство.

– Так ведь это не люди, дикари. Ты, брат, не строй целку, они ведь и тебе тоже мешают, и пидорасы, и негритосы. Это ты просто у себя в Америке научился терпимость изображать.

– Ну и сука же ты, – не выдержал Яша. – Это не геям, а таким, как ты, Ахлабустин, надо запретить заводить семью и детей рожать! – Яша услышал чьи-то шаги за спиной, но был уже не в силах замолчать. – Ты же не любишь своих детей. Ты ненавидишь в них заранее все то, чем они, может быть, стали уже с рождения, а может, еще станут, только чтобы не быть таким, как ты, уе…щем! – кричал Яша в лицо Ахлабустину.

Ахлабустин побледнел, скулы его заострились, рот сжался, обнажая только ранки мелких зубов.

– Ты чего орешь, америкос, в морду захотел?! Я тебе говорю как есть. Но тебе, я вижу, этого не понять, для этого надо быть русским, православным человеком.

Ахлабустин поправил очки, сползшие на кончик его острого носа.

– Русским, говоришь… – Яша бросил на землю полотенца и отступил на шаг от кромки лягушатника. – Я сам на четверть русский. У меня дед был Сергей Кузьмич Бондарин. Из-под Брянска. Он хромой был, не попал под призыв. Так он бабку мою, Рахиль Марковну, десятиклассницу, спас от расстрела и полгода на чердаке прятал, а потом партизанил с ней вместе. А после войны женился на ней, двоих детей родил, маму мою и брата ее. Слышишь, сука?

Ахлабустин смотрел на Яшу Глаза с недоумением, как на юродивого.

– Дед мой в Америке до конца своих дней в церковь ходил, за Россию молился. Он девяносто лет прожил. И ни разу слова плохого не сказал ни про голубых, ни про черных, ни про кого. Он сердцем все понял, сердцем. Вот он был русский.

Яша выпалил все это на одном дыхании и замолчал, не отводя взгляда от лица Ахлабустина.

– Да врешь ты все про деда, и про Брянск тоже врешь, – сказал Ахлабустин мерзкой скороговоркой. – Он у тебя, наверное, полицаем был, а потом скрыл все и еще орден получил. Рахиль Марковна… Скажи еще – Сара Абрамовна.

Ахлабустин повернулся к отдыхающим, собравшимся вокруг, и покрутил пальцем у виска.

– Нет, Ахлабустин, – медленно выдавил Яша Глаз, – это ты полицай. Ты фашист. Это такие, как ты, своих выдавали и Гитлеру молебны служили.

Ахлабустин вдруг весь преобразился, будто готовясь к прыжку. Его раскрасневшееся лицо приняло свирепое выражение.

– Глаз, так можно и в глаз получить! – гаркнул Ахлабустин. – Тут тебе не Аме…

Яша ударил его справа в нос. Ахлабустин, как соломенная кукла, полетел в лягушатник и упал на мелководье. Яша прыгнул в воду, вскочил Ахлабустину на грудь и врезал ему наотмашь слева, а потом справа в скулу. Алая кровь сочилась из носа Ахлабустина, смешиваясь с бледно-голубой водой. Яша левой рукой стянул ворот его футболки и поднял голову Ахлабустина над водой. Ахлабустин хрипел, но даже не пытался высвободиться. Ритмично вбивая правый кулак в его расквашенное лицо, Яша говорил, обращаясь то к своему врагу, то к перистым облакам, плывущим над головой:

– Гадина, ты ведь не можешь без того, чтобы кого-нибудь не преследовать. Тебе ведь надо кого-то ненавидеть. Не еврей, так голубой, не голубой, так черный. Ты ведь не человек, а мразь, понял? Вот дед мой был русский, запомни! А ты мразь, гнида…

Яша увидел в зрачках Ахлабустина черные пальмы и белые колониальные шлемы набежавших со всех сторон парней из секьюрити. Они оторвали его от ставшего кровавым месивом лица Ахлабустина. Когда Яша услышал, как распластанный Ахлабустин пролепетал черно-белым парням: «Итс окей, окей, ай фолл даун, эксидент…» – он вспомнил холодную раздевалку, урок физкультуры в шестом классе, брызжущую слюну Саньки Проханова вперемежку со словами: «Яшка-жид, Яшка-жид, по веревочке бежит», – и свой детский кулак, разбивающий нос Проханова вдребезги, до крови, до победы над всеми обидчиками, – и уже перестав вырываться из рук секьюрити, Джейк Глаз взглянул в сторону карибской лазури и впервые за эту доминиканскую неделю ощутил блаженство.