Максим Шраер - Исчезновение Залмана [litres]

– Мой самый любимый вид, – правой рукой Эстер указала на круглое лестничное окно. На улице была беззвездная, утробная тишина. – Я тебе говорила, что сестры приедут на ужин?

– Все четыре? – спросил Дэнни.

– Нет, только Пола и Вэнди с детьми. Да, еще Рик, новый ухажер Полы. Он с нами собирается на концерт.

Дэнни видел все семейство Эстер только раз в жизни, на барбекю в доме ее матери в Уайт-Плейнс под Нью-Йорком. «Целый ашкеназский парад», – подумал он тогда. А теперь, здороваясь с двумя сестрами Левинсон, не мог удержаться от мысли, что через несколько лет у Эстер так же беспощадно поседеют волосы, как у Вэнди, щеки зардеются таким же безжалостно-карминовым румянцем, как у Полы, а про нос, бедра и грудь даже думать не приходится.

Квартирка Эстер не вместила бы всех приглашенных на обед. В гостиной, служившей также и спальней, не было ни стола, ни стульев – только футон без рамы и торшер без абажура. Во второй комнате, «кабинетике», вся мебель состояла из неошкуренных досок и черной двери на серых цементных блоках. Книжные полки и стол – аскетическое убранство вечной студентки.

Они ужинали внизу, в комнатах соседа. Владелец страдавшего ожирением бульдога, названного в честь одного из волхвов, был скрипачом. На жизнь он зарабатывал частными уроками. Это был круглобокий коротышка с длинными редкими волосами и оттопыренной нижней губой, лопатившей воздух. Он был одет в горчичного цвета брюки «в рубчик» и лиловую тужурку. Дэнни следил за полетом рук скрипача, который показывал Эстер, где хранится посуда и в каком ящике лежат скатерти. Закончив наставления, скрипач повел свою следующую жертву, угрюмого мальчика азиатской наружности, на третий этаж в квартирку Эстер. Отец мальчика, высокий джентльмен-тевтонец лет пятидесяти, последовал за ними. С гостями Эстер он решительно не поздоровался.

На закуску был острый салат из морских водорослей, а к нему бутылка бароло, которую принес Дэнни. Потом подали темно-коричневый бульон с гречневой лапшой. Эстер полностью вошла в амплуа вегетарианки, поэтому все, что когда-либо дышало или происходило от дышащего, даже молоко и йогурт, было под запретом. На второе были приготовленные на пару китайские пельмени с капустной начинкой. Гости макали их в соевый соус, потом медленно и ритмично пережевывали. Рик, ухажер Полы, который был среди них единственным неевреем, решил развлечь детей Вэнди. Он взял в руки пельмень, прорезал в нем рот и глаза. Получилось такая отвратительная мучная рожица, что дети отвернулись.

– Пора, пора, – сказала Эстер, и все поднялись и понесли тарелки на кухню. Дэнни вызвался сбегать наверх и принести пальто и куртки. Близорукий вундеркинд и его учитель играли дуэт.

Концерт Серены Ортеги в университетском театре был официальной причиной его приезда. Причиной или предлогом – Дэнни пока не решил. Вэнди, третья сестра Эстер, не могла остаться из-за детей. На балконе театра, сидя через несколько рядов от Полы и Рика, Дэнни и Эстер оказались почти одни – впервые со времени его бегства из Калифорнии. Целых два года они не общались. Он даже не знал в те доинтернетные годы, что Эстер вернулась на Восточное побережье. Дэнни хранил и временами перечитывал роскошные письма, которые она присылала ему из Стэнфорда: стопка внутренних монологов, наполненных описаниями лысеющих бизнесменов в электричке, запахами и цветами осени в Сан-Францисской бухте, целлулоидными снами. В одном из них, особенно запомнившемся Дэнни, действовали Ленин и его жена Надежда Константиновна Крупская, а в другом Эстер и Дэнни сидели на садовой скамье со старухой в огромной соломенной шляпе с фиалками.

Ему было трудно прочитывать ее бесконечные письма от начала и до конца, однако фотографическая память запечатлела отдельные пассажи: «Я думаю, что сегодня не существовало. Сегодня началось поздно, а потом я спохватилась, когда было пять часов»; «…еще один нью-йоркский еврей, с Лонг-Айленда, симпатичный мизантроп, немного припи…нутый»; «Я размышляла о Хрущеве. Мне он никогда не импонировал, пока я не поняла глубину гнева низложенного монарха».

Эстер дотронулась до его ладони. Мокрый лист, припадающий к парковой скамье.

– Ты помнишь Мэн? – прошептала Эстер.

Дэнни играл в кошки-мышки с памятью. Он ведь не собирался позволять Эстер ворошить их общее прошлое. Помнил ли он Мэн? Они отправились туда в августе, сразу после летней школы в Беркширских горах, и пробыли там до возвращения Эстер в Калифорнию. Ехали на север вдоль побережья океана, останавливаясь на ночь в дешевых мотельчиках с курьезными названиями: «Мой милый Джим», «Мягкое место», «Ловушка для лобстера». Каждый день в течение всей отпускной недели они придерживались одного и того же великолепного распорядка. Утром колесили по дорогам, затем пляжились, выпивали и ужинали в каком-нибудь местном кабаке, а потом уединялись в номере. Им так хотелось верить, что вся их длинная совместная жизнь будет такой, как этот мэнский отпуск: блестящая галька на пляже, читающие их мысли бармены, целые дни, разворачивающиеся в ожидании любви. Это была неделя-праздник, начало новой жизни: Дэнни бросал докторантуру, Эстер собиралась поскорей получить магистерскую степень и переехать к нему, навсегда.