Максим Шраер - Исчезновение Залмана [litres]

Туманным ноябрьским утром Марк отправился на прием к университетскому раввину. Просторный кабинет раввина с шагаловскими влюбленными на стенах был расположен на третьем этаже только что отремонтированного особняка с голубыми переплетами окон – в двух шагах от Центра по изучению европейского искусства. У раввина была грудь колесом и короткие ноги, а на выбритом до блеска лице – ястребиный нос. Одет он был в добротный, видно сшитый на заказ темно-оливковый пиджак и песочного оттенка вельветовые брюки. Сидя напротив Марка в глубоком кресле, раввин слушал, пожевывая воздух своими пухлыми, словно навощенными губами. Когда Марк закончил рассказ о том, как он любит Сару и потому никак не может решиться на разрыв, раввин взял трубку со стеклянного журнального столика, набил ее табаком, прикурил и заговорил после нескольких жадных затяжек.

– Я, пожалуй, понимаю ваше состояние, – сказал раввин. – Я встречался с католичкой на втором курсе университета. Вы, друг мой, должно быть, чувствуете себя как в аду.

– Более или менее, – ответил Марк. – Скорее, более.

– Если позволите, я буду откровенен, – продолжал раввин. – У вас два выбора. Или она обращается в иудаизм, или вам придется с ней расстаться.

Марк сидел молча, уставившись на коньячного цвета туфли раввина.

– Давайте-ка я вас угощу чашечкой кофе, – предложил раввин после долгой паузы. Он надел коричневую клетчатую кепку и накинул кашемировый шарф на бульдожью шею. Они пошли в соседний книжный магазин-кафе. Один из местных попрошаек встал у них на пути, потряхивая бумажным стаканчиком и повторяя:

– Дайте квортер, а лучше бакс или два.

Раввин дал ему хрустящий новенький доллар и произнес:

– Я бы мог оказаться на месте этого чудака.

За капучино с миндальным печеньем раввин преподал Марку краткий курс по обращению в иудаизм и еврейскому браку. Благоразумный и несентиментальный, он просвещал Марка на манер бывалого проводника, обучающего неопытного самоуверенного путешественника: переходи горную реку вброд только там, где я показал, или тебя поглотит бурлящий поток. Даже не думай экспериментировать! Будь благоразумен! Он учил, как поступать, сообразно букве Закона. Ни разу он не упомянул красоту, желание, страсть – все то, что слагает мозаику любви или разбивает ее на мелкие осколки. Раввин не пытался убеждать Марка. Он всего лишь выложил на стол факты и добавил немного статистики на сладкое. После чего замолчал, допил остатки капучино и глянул на часы.

– Мне надо забрать дочку из школы, – сказал он, вставая.

Марк не знал, что ответить.

– Ваши родители, наверное, были отказниками в России? – спросил раввин.

– На самом деле нет, – ответил Марк, почему-то чувствуя себя виноватым. – Мои родители были там рядовыми инженерами. Мы получили разрешение на выезд сразу же после подачи документов, в семьдесят седьмом. Мне было всего три года. Я и Москву-то плохо помню.

Марк медленно шел домой, разглядывая трещины на асфальте. Когда он проходил мимо университетского Музея изящных искусств, чей-то голос вернул его к реальности. Голос, произнесший «извините», принадлежал долговязому молодому человеку, который стоял на тротуаре, сжимая в левой руке пачку желтых объявлений. На нем были черный сюртук, черные брюки и белая рубашка. Вьющиеся светлые волосы струились из-под черной фетровой шляпы. Длинные ресницы порхали за толстыми стеклами очков, как два прозрачных мотылька. Его щеки и верхняя губа были прострочены редкой рыжеватой щетиной. «Что-то в нем есть донкихотское», – подумал Марк. Молодой человек сначала привлек внимание Марка, а потом пристально посмотрел ему в глаза и спросил:

– Вы еврей?

Смущенная близорукая улыбка то вспыхивала, то гасла на его лице.

Пришельцы из местной ешивы появлялись в университете примерно раз в два месяца. Они парковали взятый напрокат желтый грузовичок, обернутый плакатами с мессианскими лозунгами, на одной из главных улиц университетской части города. Ешиботники упорно простаивали по полдня на улице, вглядываясь в студенческую толпу и пытаясь отделить евреев от плевел. Реакция Марка на этих ловцов потерянных еврейских душ бывала разной: иногда он вообще их не замечал; чаще всего, ответив «да», тотчас прощально махал им рукой; и лишь изредка соглашался заглянуть в желтый грузовичок, где повторял за ешиботником отдаленно знакомые ему слова молитвы. Но в тот ноябрьский полдень он почему-то без колебаний последовал за одним из выходцев из прошлого столетия прямо в кузов желтого грузовичка.