Максим Шраер - Исчезновение Залмана [litres]

Арт встал и налил себе минералки из бутылки, стоявшей на столе у окна. От стакана пахнуло серой и балтийским летом. Не спросив разрешения, он взял небольшое яблоко с тарелки и с остервенением откусил половину.

– Слезы, горькие слезы, – Алена взглянула на него, чуть наклонив голову к правому плечу. – Не сердись, просто я никому этого не рассказывала. Я была беременна Сашей. В жутком состоянии. Уже когда мы с Колей поженились, он мне все открыл.

– Что открыл? Он-то откуда знал?

– Его папочка все и устроил.

– Алена, ты загадками говоришь.

– Помнишь, какой он был большой шишкой. Герой соцтруда, академик. Друзья в разных высоких инстанциях. Он даже с Романовым, тогдашним хозяином Ленинграда – помнишь? – был на дружеской ноге. Вот Колин папа все и организовал.

Алена замолчала, отрезая заусеницу длинным ногтем.

– Не смотри на меня так, – сказала она, закуривая.

– А мы-то думали, что просто везунчики. Счастливчики. Значит, я обязан…

– Не мне, смешнуля. Если уж обязан, то Коле. Это он так от тебя избавился.

– И тебя заполучил? – Арт снова поднялся и зашагал взад-вперед между окном и дверью. – Скажи, а Саша – мальчик или девочка? – спросил он, думая о самом очевидном, но боясь об этом спросить.

– Мальчик. Скоро женится, – ответила Алена. – А у твоей мамы, наверное, девочка родилась?

– Нет, мальчик. Майлз. Родился через три месяца после того, как мы приехали в Индианаполис. А назвали в честь джазиста. Это папа придумал – помнишь, он обожал джаз? Дома мы его зовем Миля, Милечка.

– Сколько ему сейчас?

– Двадцать скоро будет. Учится в Дьюке. Это очень хороший университет. Он у нас настоящий американец, мой брат.

– А как родители?

– Мама умерла, когда Миле было три годика. Рак легких.

– Тем, прости, я не знала.

– Конечно, не знала, – сказал Арт сухим голосом. – А твои как? – спохватился он.

– Они в Финляндию переехали. Пять лет назад.

– Да, точно. У тебя ведь папа финн.

– Не финн. Ингерманландец.

– У тебя, Алена, угро-финские скулы и глаза, – сказал Арт и захохотал.

– Возможно, – мечтательно произнесла Алена.

– А где они живут в Финляндии?

– В Турку. Финляндия пригласила остатки ингерманландцев репатриироваться. Вот они и поехали.

– Финны – это ваши двоюродные братья, – сказал Арт своим энциклопедическим голо-сом.

– Я себя не считаю ингерманландкой. Даже отец еле-еле говорил на их языке. Вообще, родители переехали, потому что совсем потерялись в новой жизни.

Алена раздавила окурок в керамической пепельнице, уже почти переполненной.

– Я с ними вижусь два раза в год, – добавила она. – Они с Колей не в ладах. И раньше не ладили, а теперь еще хуже.

Арт почувствовал, что Алена не хочет говорить о родителях, и сменил тему.

– А еще у меня есть сводный братишка, – сказал он. – Когда мама умерла, отец сначала целый год ходил, как лунатик. За домом следила нянька с проживанием. А потом я ему на Новый год подарил абонемент в спортзал. И соврал нарочно, что деньги уже не вернут.

– Темка, хитрющий какой!

– Ну, хитрющий не хитрющий, а в спортзале он познакомился с одной женщиной с Украины. Она раньше в школе физру преподавала. На пятнадцать лет его моложе. Разведенная, работала там в спортзале тренером. Нормальная тетка, только говорить особо не о чем. Но она отцу так помогла. И Милю очень любит.

– Ой, Темка, слава Богу. Бывает же.

– Да, и братишка – хороший парень. И, представь себе, мачеха моя чем-то на тебя похожа. Ноги, грудь. Ну, там все остальное…

– Твоя мама-покойница была худенькая, – сказала Алена. – Я ей даже прозвище придумала: инженю. Она меня, по-моему, не очень любила.

– А ты знаешь, как она тебя называла? – спросил Арт, осклабившись.

– Да уж могу себе представить. Какое-нибудь слово нехорошее.

– Не то чтобы нехорошее. «Член партии». Она говорила, что ты похожа на советскую девушку, штурмующую партийную карьеру.

– Она, наверное, не в восторге была, что я не еврейка?

– Нет, не в этом дело. Она ведь сама наполовину русская.

– Но ведь жена у тебя еврейка, правда?

Арт не ответил. Он встал с постели, уже в трусах, но все еще без рубашки.

– У тебя что-нибудь есть из еды? – спросил он.

– Только местные яблоки.

Арт откусил половину некрупного бледно-желтого яблока.

– У этих эстонских яблок какой-то особенный аромат. Не знаю точно, как его описать, – сказал Арт. – Да, ты мне так и не объяснила, как вы стали циркачами, – добавил он, громко хрустя яблоком.