Коллектив авторов - От сердца к сердцу

Перемахнув пубертатную неопределенность, внешность дочери неожиданно раскрасавилась во всех смыслах. Сей факт Ольгу очень настораживал, хотя она и понимала, что «девочка созрела», как пелось в старой пошлой песенке.

Но это ее девочка, и потому празднование окончания учебного года с одноклассниками на даче ее бойфренда категорически не представлялось возможным.

— А папа мне разрешил, потому что он мне доверяет.

— Потому что ему плевать! — Ольгу затрясло от того, что дочь ищет поддержки у этого… Слова для характеристики подбирались густые, недобрые, настоянные на обиде. Невысказанные.

— И знаешь, мамочка, — язвительно продолжала недельную атаку дочь, — его Катька понимает меня, потому что… — помедлила, примериваясь добивать или нет, — потому что она молодая! — решилась таки добить, ибо на кону первый опыт «страсти неземной».

Ольга поймала пропущенный удар сердца, и гнев застучал в висках, желая излиться пощечиной.

Женщина посмотрела на побелевшие сжатые кулачки девочки, в которых плавились от злости нож и вилка, на носик, покрасневший от слезного негодования на собственную праведную подлость, на закушенную виной губку…

Ольга понимала, что перед ней безнадежный выбор, вернее его отсутствие: настоять на своем и получить пролонгированный удар подростковых гормонов в виде отторжения, либо провести профилактическую беседу на тему выбора и качества презервативов.

Оба варианта не вдохновляли.

Из двух зол выбрав меньшее, Ольга со вздохом сказала:

— Я люблю тебя. Ты это понимаешь?

Девочка, продолжая держать, как факелы, столовые приборы, кивнула.

— Маруся, я очень беспокоюсь и не могу отпустить тебя. Понимаешь?

— Нет, не понимаю! — сорвавшись на крик, девочка кинула на стол приборы и выбежала из кухни, бахнув дверью.

Ольга сидела некоторое время, замерев каждой клеточкой, а потом потекли спасительные слезы, вымывая чувства обиды, предательства, собственной жалкой ненужности.

Женщина подумала о том, что в самом слове «предательство» заложен смысл избыточности. Предать — передать. Излишек скидывают. Излишком становится все… Слишком много передала любви — не выдержали. А за обидой всегда «беда». О — би — да. О, беда, бе-да… Жалость к себе… жалить себя же «жалом»…

Входная дверь хлопнула с вызовом и протестом!

Ольга встала, убрала со стола неоконченный завтрак, помыла посуду и позвонила мужу.

Она очень спокойно сказала, что сама подаст на развод в понедельник, а завтра, пока ее не будет, он может приехать и забрать свои вещи. Муж молча выслушал и тусклым голосом произнес одно слово: «Хорошо».

Затем она спросила, не знает ли он адрес дачи, где будет эта тусовка. Он знал.

— Спасибо, — сказала Ольга.

…Был вечер, когда она добралась до поселка. Теплый майский вечер. Из дворов доносился пряный запах готовящегося на огне мяса, люди пили вино и чай, играли в волейбол, качались на качелях…

Ее обгоняли велосипеды и редкие машины. Дорога была деревенской, пыльной. Ольга, подходя к нужному дому, услышала музыку, смех, веселые крики. Забор был густо заращён сиренью и жасмином, и она, оставаясь незамеченной, смогла наблюдать за тем, что происходило во дворе.

А происходило там… а ничего там не происходило. Возле уличного камина все чем-то были заняты: кто-то переворачивал шампура, остальные кидали в огонь картошку, со смехом ее доставали и пытались съесть, играли на гитаре, ходили, разговаривали.

Марусю она не видела, но картина, представшая перед глазами, была мирной и опасения не внушала. А вот и ребенок в обнимку с тем самым парнем. «Откуда они вынырнули?» — подумала Ольга и услышала:

— Извините, пожалуйста, вы кто?

Голос… голос, который она помнила последние двадцать лет, голос, истершийся от частого прокручивания в памяти, этот голос звучал явно и не в ее голове. Ольга медленно повернулась:

— Олежка, — шепотом прокричала она и бросилась к нему.

— Оленька, милая, откуда ты здесь? — он гладил ее по голове и целовал в мокрые глаза. И их общее прошлое, такое яркое, живое, встало рядышком и говорило, говорило про недоразумения и обиды, про глупую гордость и чужую зависть, про несложившиеся жизни…

— Мама…

— Папа…

Одинаковая интонация недоумения в голосах почему-то вызвала безудержный смех у обоих: держась друг за друга, они хохотали, еле удерживаясь на ногах и вытирая слезы, тыча пальцем в открытую калитку, где с изумленными лицами стояли их дети.