Юрий Поляков - Пересменок. Повесть о советском детстве

— Здрасьте, вы бы еще с ночи приехали! — хмуро бросила нам, проходя мимо, незнакомая воспитательница.

— Так вышло... — смутилась Лида.

Детей как раз вели из душевой, где преднамеренно помыли, чтобы к приезду родителей они выглядели чистыми и опрятными — в свежих трусиках и майках. Мой грустный младший брат шел, держась за руку с рыжей веснушчатой девочкой, и не обращал на родню внимания, видимо не ожидая такого раннего появления. Заметила нас Римма Федоровна, почти не изменившаяся, но уже не такая высокая, как прежде. От нее по-прежнему пахло табаком. Лиду она сразу узнала, а на меня посмотрела с недоверием:

— Юра, что ли?

— Юра...

— Господи, как же вырос! Саша Полуяков, к тебе приехали!

Брат оглянулся и расцвел, ликуя. А вот я, наоборот, покраснел и стал смотреть себе под ноги. Дело в том, что Римма Федоровна — первая взрослая женщина, которую я видел по-настоящему, целиком, голой, и даже успел рассмотреть. Не знаю уж, как сейчас, а в мое время в детском саду мальчиков и девочек мыли вместе, да и на горшок тоже сажали рядом. Взрослые уверены, будто в этом возрасте мы еще ничего не понимаем. Как будто сами не были маленькими! Напрасное заблуждение: как раз в эту пору мелюзгу страшно интересует вопрос, почему мальчикам от природы достались «колбаски», а девочкам — «сумочки». Более того, дети твердо уверены, что со временем каждая «колбаска» после свадьбы окажется в какой-нибудь определенной «сумочке», и часто вслух обсуждают эту перспективу.

В общем, нас тоже тогда мыли перед родительским днем, каждому терли волосы большим куском коричневого мыла, и тут самое главное — вовремя зажмуриться, чтобы пена не попала в глаза, иначе будет так щипать, что обрыдаешься. Особенно доставалось длинноволосым девчонкам, им намыливали голову два-три раза. Бедненькие! Возененкова вопила так, словно ее кипятком ошпарили. Если кто-то не успевал зажмуриться и начинал плакать от рези в глазах, воспитательницы строго говорили:

— Терпи! Лучше потерпеть, чем потом вшей выбирать.

Этими таинственными и опасными насекомыми, которых я никогда нигде не видел, воспитательницы, но особенно медсестра Евгения Марковна, пугали нас постоянно — видимо, сами в детстве с ними намучились. Я представлял себе вшей чем-то вроде рыжих мокриц, которые прячутся под камнями. Обнаруженные, они убегают, мерзко извиваясь и перебирая бесчисленными ядовитыми лапками. Страшно подумать, что такие сволочи могут поселяться на твоей голове!

В общем, всех тогда особенно тщательно вымыли, ополоснули и вытерли вафельными полотенцами.

— Как новенькие! — оглядев нас, улыбнулась Анфиса Андреевна.

Мы уже одевались, помогая друг другу, когда Римма Федоровна, пощупав себя под мышками, сказала с неудовольствием:

— Как же сегодня жарко! Пропотела вся до безобразия. Несет, наверное, от меня, как от кобылы?

— Да вроде как обычно, — пожала плечами Анфиса Андреевна.

— Спасибо!

Римма Федоровна сердито скинула белый халат и просторные, лимонного цвета трусы, потянулась и встала под душ. Сначала я заинтересовался ее ногами. Выше колен они были белыми, как чистый лист альбома для рисования, а ниже — почти коричневыми, точно кофе без молока. Загар заканчивался на ступнях четким полукруглым мыском, а вот пальцы ног, закрытые тапочками, оказались также абсолютно белыми. Я посмотрел на свои ходули и обнаружил точно такую же картину.

— Римм, дети еще не ушли! — предостерегла Анфиса Андреевна.

— Фис, да брось ты, они еще ни черта не понимают... — со смехом ответила та, намыливаясь.

— Хоть брось, хоть подними! Вон как Профессор на тебя смотрит! — И она показала на меня пальцем.

Я тем временем как зачарованный разглядывал голую воспитательницу: сначала изучал, недоумевая, ее пах, такой кудлатый, что казалось, она зажала между ног большую рыжую мочалку, а потом перевел изумленный взор на огромные, белые, в голубых прожилках груди с пупырчатыми лиловыми сосками...

— Что ж ты такой у нас наблюдательный! — Римма Федоровна, сердито покачав головой, вышла из-под струй, закрылась вафельным полотенцем и строго приказала: — Иди, Юра, на улицу, здесь ничего интересного для тебя нет!

Я повернулся и побрел к выходу, недоумевая, зачем людям нужны волосы еще где-то, кроме головы...

— Фис, курить хочу — не могу! — послышалось у меня за спиной.

— Ну и посмоли где-нибудь потихоньку, — посоветовала участливая Анфиса Андреевна.

— Людка сказала: еще раз увидит с папиросой — уволит.