Мо Янь - Сорок одна хлопушка

Я стоял перед входом в салон красоты «Мэйли», перед его без конца вращающейся разноцветной вывеской, и разглядывал выставленный в лайтбоксе под ней ценник. По команде матери после роскошного завтрака мы отправились постричься в этот только что открывшийся салон.

Мать вся сияла, похоже, настроение у неё было прекрасное. Она бросила грязную посуду в котёл и сказала попытавшемуся помочь ей отцу:

— Ступай прочь, не твоё это дело. Скоро Новый год, Сяотун, какое сегодня число — двадцать седьмое или двадцать восьмое?

Ну как отвечать на её вопрос? Рот забит мясом, откроешь — того и гляди вывалится. Да и какое сегодня число, я не знал и не мог дать ответ при всём желании. В этой беспросветной жизни до возвращения отца даты ничего не значили, в любой великий праздник я всё равно не отдыхал, этакий стопроцентный маленький раб.

— Отведи их постричься. — С виду недовольная, но, понятное дело, с глубоким чувством мать бегло взглянула на отца. — Хоть в зеркало полюбуйтесь, что тот, что другой: на людей-то не похожи. Ну как из собачьей конуры вылезли, если вам не страшно срамиться перед людьми, то мне страшно!

Когда я услышал слово «постричься», у меня в глазах потемнело, и я чуть не грохнулся в обморок.

Отец почесал в затылке:

— А надо ли на это тратиться? Пошёл, купил машинку для стрижки, обкорнался сам, и всё тут.

— Машинка у нас, конечно, есть. — Мать вынула несколько купюр и сунула отцу. — Но сегодня отправляемся брить голову в салон, Фань Чжаося работает неплохо, и цены у неё невысокие.

— А сколько стоит брить три такие головы, как наши? — поинтересовался отец, обведя рукой наши головы.

— Побрить такие три занозы, как вы, всё равно что побрить одну голову, — ответила мать. — По мне так и десяти юаней не стоит.

— Сколько? — поразился отец. — Десять юаней? Да на десять юаней можно полмешка еды накупить.

— С трёх голов не обеднеем, — великодушно сказала мать. — Веди давай.

— Ну… — промямлил отец. — Голова крестьянина не стоит таких денег…

— Могу и я вас постричь. — Мать лукаво глянула на меня. — Спроси Сяотуна, есть у него такое желание?

Обхватив обеими руками живот, я, шатаясь, выбежал во двор с отчаянным воплем:

— Пап, я скорее помру на месте, чем дам ей брить мне голову!

Незаметно подошедший с важным видом Яо Седьмой сначала вытянул голову, смерил взглядом погрузившегося в изучение цен на бритьё отца, потом вдруг хлопнул его по загривку и заорал:

— Старина До!

— Ты чего? — спокойно повернулся к нему отец.

— Это ты, что ли?

— А кто же ещё?

— Эвона как, вернулся-таки, блудный сын, — крякнул Яо Седьмой. — А что Дикая Мулиха?

Отец покачал головой:

— Спроси что-нибудь полегче, почём я знаю.

И, решительно открыв дверь, потащил нас в салон.

— Ишь каков, вот уж поистине молодец хоть куда, — громко воскликнул Яо Седьмой. — И жена, и любовница, и сын, и дочка… Да мужчины из деревни мясников должны почитать тебя, дружище!

Отец закрыл дверь, оставив Яо Седьмого на улице. Но тот шагнул внутрь и уже с порога продолжал горланить:

— Сколько лет не виделись, соскучились немного по тебе, правда.

Отец горько усмехнулся и, ни слова не говоря, усадил нас с сестрёнкой на длинную запылённую скамейку, на которой валялись несколько популярных журналов, грязных и обтрёпанных, прошедших через тысячи рук. Скамейка была точно такая же, как и в зале ожидания железнодорожной станции, словно их мастерил один и тот же плотник, а хозяин салона стащил её оттуда. На чёрной кожаной обивке специального парикмахерского кресла с педалью и винтовой нарезкой зиял длинный разрез, словно от меча. На стене перед креслом висело прямоугольное зеркало. Покрытие на нём потускнело, отражение нечёткое. На узкой полочке под зеркалом расставлены шампуни разных цветов, фиксаторы для волос, а также мусс (да-да, мусс эта штука называется). Ещё есть электрическая машинка для стрижки, которая висит на стене на большом ржавом гвозде; а ещё отсыревшие цветные фотографии — на них изображены юноши и девушки с образцами стрижек — одни плотно держатся на стене, у других края топорщатся — вот-вот упадут. Пол выложен квадратной красной плиткой, но из-за втёртых ногами остатков волос — чёрных, седых, пепельных — и нанесённой грязи она уже утратила первоначальный цвет. В помещении стоял странный запах: нельзя сказать, что приятный, но и не противный, раз вроде бы в нос не бьёт; в носу защекотало, и я звонко чихнул три раза подряд. Словно заразившись от меня, трижды чихнула и сестрёнка. Чихая, она морщила носик и зажмуривалась, потешно и мило. И, хлопая глазами, спросила: