Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

— Кто жених? — бессильно спросила Дуня.

В ответ — запредельное молчание.

Тогда она впала в полузабытье. И опять где-то на границе сознания замелькали тени, и слышался вой, стон, немыслимые крики, а потом стоны умолкали, и ей слышалось райское блаженное пение, и потом опять — стоны, беззвучные проклятия, потом снова блаженное пение, и так без конца адский вой и ангельское пение следовали один за другим, и ничего другого не существовало. Она уже не различала, когда стон, когда пение, словно ад и рай сливались в одну симфонию.

Вдруг машина остановилась, кто-то распахнул дверцу, и властный голос Егора прозвучал во тьме:

— Выходи!

Дуня, словно теряя свой ум, вышла. Рядом стоял Егор. Вокруг — дома, улица.

— Входи в обычную жизнь, — сказал Егор, и голос его приобрел почти бесконечную власть. — Видишь, там твой дом. Возвращайся к отцу. И забудь, где ты была и что видела. Молчи об этом.

И этот голос стер ее память о том, что произошло. Осталось одно смутное видение.

Как пьяная, она поплелась домой. Поплелась без всякой радости. Позвонила в знакомую дверь.

Отец открыл и пошатнулся от счастья. Потом вскрикнул. Галя, мачеха, была на кухне и все поняла. «Пришла, стерва», — подумала она. Семен Ильич засуетился.

— А деньги, Дуня, деньги? — закричал он. — У меня не пять, а все девять тысяч! Надо им отдать!

— Да подавись ты своими деньгами! — резко ответила Дуня и пошла в свою комнату.

Семен Ильич разинул рот.

Москва. Начало третьего тысячелетия. Во всём мире тихие подземные толчки приближающегося хаоса. Но в трёхкомнатной квартире по Мичуринскому проспекту своя жизнь, свои тараканы. Впрочем, как везде. Живёт здесь семейство Чумрановых, довольно своеобразное. Всего три человека, можно сказать иначе: два отца и два сына. По-лучшему говоря: дедуля, его сын и его внук от этого сына. Деду Геннадию Петровичу уже за семьдесят пять, и всю жизнь он занимался переводами с малоизвестных или практически неизвестных языков, хотя не гнушался он и английским, в основном переводы древних романов века эдак XVII–XVIII.

Сынок его, Антон Геннадьевич, ему уже под пятьдесят, учёный, профессор, специалист по тёмным местам советской психологии. После перестройки, однако, ловко переключился на психоанализ и лечил этим анализом сынов и дочерей человеческих, заблудившихся в глубинах своих душ. Принимая их у себя, имел, таким образом, свою практику, которая поддерживала его жизнь. Жена его померла, по легендам, не выдержала перестройки. Но профессор был человек полуверующий и потому ничем необычным не смущался. Года через три приобрёл другую подругу, из своих клиентов по психоанализу, но не женился на ней по правилам, а держал чуть в стороне, словно собаку. Постоянно жила она в другом месте. Сын же психоаналитика от первого брака, двадцатипятилетний Валера, вечный студент, вообще ничего не делал и делать не хотел. И даже на присутствие мачехи, пусть временное, тоже никак особенно не реагировал, но звал её Ленкой, хотя она была старше его на десять лет. Он и мать бы свою родную называл в таком роде, если б она была жива, а не померла так рано. Мёртвых Валера вообще никак не называл и недолюбливал их. Таким образом, в этой семье проживали двое пап и двое сыновей, но всего три человека. Мачеху мы не считаем.

Стоял неопределённый осенний денёк. Валера лежал на диване и от нечего делать перечитывал свои записи о недавно прошедших днях. Любил он иногда баловаться, пописывая всякое. Впрочем, даты Валерий нередко путал (по простоте душевной и недоверию к любым календарям, считая их надуманными). Итак.

«2 марта. Сегодня опять скандал. Прародитель мой, дед Гена, выполз из своей комнатки к завтраку с опозданием, взлохмаченный, словно марихуаны наелся. Родитель мой сразу на него:

— Пап, ты опять за своё?

Дед глаза выпучил и говорит:

— А что?

Родитель ему:

— Ты что, сдурел совсем? Опомнись! Ты что нищим прикидываешься, барахло надеваешь и милостыню просишь? Тебя опять засекли!

— Ну, засекли так и засекли! Я извиняться не буду.

И дед так и сел за завтрак. Я ржу, половина колбасы на пол изо рта выпала. Папаша мой покраснел, побагровел даже и орёт что-то подобное, упирая на то, что, мол, дед всю жизнь был богат и сейчас у него на сберкнижке… И пошло… Дед так цинично, громко сказал:

— Внучек, не хохочи! Меня обрызгаешь… Вы же знаете, сколько раз ещё мне твердить, что нищим я прикидываюсь, чтоб проверить милосердие народа, сострадание его. Это моя социальная проверка…