Юрий Мамлеев - Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы

— Ничего, ничего. В чем-то мы все же схожи…

Обед кончился сыром, вином. Решили приготовиться к отъезду.

За день до вылета Петр посетил некоего Жура, точнее, Журкина, существо, которое он знал еще по России и Латвии. «Существом» Журкин был потому, что так сам себя называл. Происхождение его было таково: в нем смешались немецкая, русская, удмуртская кровь и еще кровь какого-то маленького енисейского народа, человек в 500, не больше, наверное. Но все это было не так уж важно по сравнению с его небывалым характером и приступами истерических прорицаний, которые порой овладевали им… Как он существовал в Париже, было непонятно, но вертелся он вокруг всяких ищущих небесной истины людей, в основном русских и голландцев. Однако у них был учитель.

Журкин просил называть его Журом и никак иначе. В целом себя он считал причудливой тварью и очень этим гордился.

— Причудливых тварей мало, — говаривал он. — И я одна из них.

Молод он был еще и любил плясать. В меру образован. Петра он встретил ласково.

— Главное, Петя, чтоб твой самолет не упал. Всякое бывает. Но что бы ни случилось — жив завсегда останешься. Такая на тебе печать.

Рассказ Петра об Альфреде он выслушал с ужасом.

— Опасайся его, Петя.

— Почему?

— Почему — не знаю. Но опасайся.

…Петр дремал в самолете Париж — Нью-Йорк. Рядом, у окна, сидел Альфред, что-то углубленно читая. «Все же как-то неприятно не чувствовать земли», — поежился Румов.

Подали завтрак. Альфред выпил вино и спросил, прервав неожиданное и странно-долгое молчание:

— С английским языком у вас порядок?

— Владею свободно. Французский еле-еле.

— У меня, кроме английского, конечно, свободно французский, немецкий и ваш, русский.

— Вот и чудесно, — полюбезничал Румов и опять задремал, а затем быстро заснул.

Внезапно ему приснилось, что самолет упал, но сам он не падает. Его происходящее с самолетом совершенно не касается. Оставалось вечное сияние его чистого сознания. И он был в этом сознании во сне.

Когда Румов проснулся, то удивился, почему самолет не упал. Рядом вовсю улыбался Альфред.

— Как долго вы спали! — умильно заявил он. — Скоро садимся.

— Куда?

От удивления Альфред пошевелил бровями.

В аэропорту Румова встречала его сводная сестра Таисия. Ее радостное лицо Петр сразу заметил среди своры деловых лиц.

Румов любил сестру не только потому, что она была его сестра. В ней было что-то глубоко запредельное, родное, что было и в нем самом, Румове. Но в ней это было более неуловимым и иррациональным.

В Москве в данный момент у нее оставался друг, с которым она была в гражданском браке. Но существовал еще и третий, до обморока влюбленный в нее; одним словом — классический треугольник.

«Она не может быть моей женой, — неожиданно мелькнула мысль у Петра, когда он подходил к сестре. — Но зато вполне вероятен философский инцест».

И он поцеловал сестру. Она была нежная, но уверенная. «Такая же стройная, как всегда, — подумал Петр. — Те же каштановые волосы, а глаза…» — мысль его даже оборвалась, а потом вдруг всплыли стихи: «Этот голос — он твой, и его непонятному звуку…»

…С Альфредом Петр договорился встретиться на следующий же день. Таисия взяла такси, и они понеслись мимо небоскребов, пока не оказались в маленькой уютной квартирке, где жила Таисия. Квартирку на время предоставила обнаруженная родственница, родители которой бежали за границу от ужасов Гражданской войны еще в 1918 году.

Петра охватило чувство уюта в присутствии сестры, но долго беседовать он не смог; чувствовал неестественное даже утомление от перелета. И тяжелый сон его не прерывался до утра…

…И еле успел он позавтракать, как за ним заехал, как и договаривались, Альфред.

— Куда мы едем? — спросил Румов, усевшись в машину.

— Сегодня — к знаменитому на весь западный мир художнику-концептуалисту Аллену Га.

— Ого! — только и ответил Румов.

— Этот парень только что сбежал из предварительного Дома бессмертных. Или его самого выгнали за недостойное поведение. Га обожает меня как смертолога. Я раньше работал с ним. Сейчас мы друзья.

Вскоре они оказались в гигантской мастерской художника. Га, которому было далеко за 80, выглядел просто, молодцевато и демократично. Обыкновенные джинсы, рубаха, короткая стрижка. Смертолога Га встретил с объятиями. И присутствие Румова поощрил.

— Раз он твой друг, Альфред, с ним можно говорить запросто. Ха-ха-ха! — проговорил Га и пригласил их в комнату, квадратных метров 70–80, служившую, видимо, гостиной или приемной. Расселись за круглым столом.