Наталия Миронина - Босиком по краю моря [litres]

Вот теперь Пчелинцева прислушивалась к шуму волн и размышляла. Сначала она представила, как растет ребенок, она ходит с ним гулять на берег, они собирают сосновые шишки и ракушки, она читает ему или ей книжки. Потом Женя опомнилась и представила подгузники, ночной плач, невозможность работать. Ей стало страшно, и она опять решила представить, как она ребенка водит на концерты и в театр, как они путешествуют. «Если будет девочка, я буду ее одевать в самые красивые платья и научу быть элегантной. Она точно будет красивой», – думала она. И только когда она подумала, на кого будет похож ребенок, она вспомнила о Суржикове. «Отцу полагается знать. И вообще… Решение принимать мне, но ему полагается знать», – подумала она и набрала номер Вадима.

– А я собираюсь к вам, в Дивноморск, – радостно сказал он, – билеты заказаны, сегодня выезжаю. Хочу вас всех поздравить с таким успешным проектом!

– Я буду тебя ждать, – сказала нежно Женя. Она вдруг поняла, как сейчас ей нужен Суржиков. Не хватает человека, который бы разделил с ней эту новость, поговорил, поддержал, да просто воскликнул: «Это же здорово!» Да, конечно, она сама примет все решения, но насколько приятнее понимать, что есть еще кто-то, кто разделит грядущее.

На этот раз она встречала Вадима на вокзале. Он вышел из поезда сияющий, во всем его облике были довольство, успешность, какое-то молодцеватое щегольство. Он, прощаясь, о чем-то пошутил с проводницей, и та, польщенная вниманием, расплылась в мечтательной улыбке. Женя, видя все это, даже представила, о чем подумала эта молодая, но расплывшаяся и огрубевшая женщина. «Ну, чем черт не шутит, может, еще встречу этого красивого мужчину. Может, поедет в моем вагоне, а там вечер, чай-коньяк…» – наверное, думала проводница. Пчелинцева чувствовала себя отлично, беременность не давала о себе знать, но, глядя на Суржикова, внутренне сжалась – она понимала, что еще немного – и подурнеет, пополнеет, станет обычной теткой с животом. А тут еще Суржиков этаким гоголем подкатил и вместо приветствия и поцелуя проговорил:

– И кто это такой кислый здесь? Кто это такой нахохлившийся меня встречает?! А ну, улыбку надеть срочно!

Женя натянуто улыбнулась и почувствовала тошноту – от Суржикова пахло резким одеколоном.

– Все хорошо, только я страшно устала – ночь не спала. Хоть и диван у меня теперь стоит в кабинете.

– Бояров побеспокоился, надо думать, – сварливо произнес Суржиков, и довольная улыбка несколько погасла.

«И кто это так переменился?!» – мысленно передразнила его Женя. Она получила удовольствие от того, что известие о диване сбило веселье с Суржикова.

– Ну что, домой? – спросила она, когда они сели в такси.

– Конечно, домой, я соскучился, – шепнул ей на ухо Вадим.

Женя еле заметно скривилась – секса ей совершенно не хотелось. Даже если Суржиков смоет с себя этот приставучий запах, у нее не появится никакого желания. Внизу живота ныло, хотелось спать под теплым легким одеялом и вообще не двигаться. Пока они ехали, Вадим рассказал университетские новости – новые назначения, увольнения старых преподавателей-пенсионеров, включая добрейшую Зою Ивановну.

– Как же так? Как могли ее убрать. У нее же нет никого!

– Господи, на пенсию она заработала! Потом, она – заслуженный деятель культуры, это что-то там дает. И у нее своя квартира.

– Да дело же не в этом! – поморщилась Женя. – Она же без работы не может!

– Женя, твоей Зое Ивановне чуть ли девяносто лет!

– Вранье, – вскипела Пчелинцева, – ей лет семьдесят, не больше. И она очень энергична. И ей работа нужна, чтобы не сойти с ума от безделья!

– Жень, а кто мешает ей пойти на эти все программы пенсионерские? Которые собес организовал. Будет заниматься вязанием, ходьбой…

– Да, – вздохнула Пчелинцева, – ты не понимаешь, о чем мы говорим.

– Отлично понимаю, – возразил Суржиков, – только ты хочешь быть добренькой, а вот о тех, кто получил высшее образование и не может найти работу, почему-то не думаешь. Ты знаешь, сколько наших выпускников занимаются не тем, чем должны, работают не по профессии?

Женя задумалась, а потом сказала:

– А что у нас за профессия? Видишь ли, до девяносто первого года в журналисты шли тоже без специального образования. А уж в девяностые – так вообще без образования. Мне иногда кажется, что факультет журналистики надо расформировать.

Суржиков расхохотался:

– Ты чего это такая революционная?! Отличный факультет, прекрасных специалистов выпускает. Но уж если нет таланта писать, можно заниматься экономикой или организацией средств массовой информации.