Лара Галль - Буквенный угар

Понимаете, то, что говорит она, — это попытка спровоцировать Вас на возвращение любви. Это вызов Вам, просьба о том, чтобы Вы воспламенили, завоевали вновь. У нее тоже есть свой счет к Вам — то, что она вознамерилась не прощать.

Когда женщине больно, она проявляет не лучшие свои качества. Иногда даже не свои, а заимствованные качества. Ну как ей понудить Вас взять ее в свою жизнь? Так — чтобы совсем! Как она того, несомненно, достойна?

Мне не надо больше с Вами общаться, Игорь. Я отвлекаю Вас от труда отношений. От каторги отношений, может быть. Но ее надо избыть, вдруг все удастся наладить? Пишу и сама не верю… но она же не абстракция — живая женщина. Я представляю, Вы терпели — баловство чужого дитяти, визиты чужих ражих родственников, молчали, молчали, скрипели зубами, у Вас в голове не укладывалось: как же она не видит? А чувство такта не дало Вам назвать все своими именами, и Вы предпочли просто отгородиться.

Любить — значит понимать. Вы просили, объясняли, а Вас не слышали. Мол, сам позвал, я пришла, ну и что, что не одна, любишь — люби все мое. Тоже верно. Только в отношении здоровых. А Вы были больны и измучены…

Если бы она вначале все отдала, то потом все получила бы, вероятно. А так вышла смертельно раненная любовь двух замученных, плохо соображающих людей…».

Нет, он не обругает.

Он уже ждет моих писем, где «каждое слово ложится прямо на сердце. Как будто теплой ладошкой кто провел…».

Но понимает, что это общение на определенном уровне. И больше ничего не может быть.

Я НЕ ХОЧУ ничего чувствовать. Не хочу влюбляться. Не хочу.

Боли боюсь. Я еще не выздоровела.

Я НЕ ХОЧУ!!!

Но что я пишу ему в ответ? Провокацию…

О, конечно, теперь, перечитывая свои письма, я понимаю, что уже тогда была обречена…

Но тогда… тогда я предприняла попытку сорваться с нежной привязи…

«…Игорь, Вы так на меня действуете, что мне надо бежать как можно скорее.

Я не хочу влюбляться.

Лучше поздно это понять, чем завязнуть еще глубже.

Простите, я дезертирую, да? Ну значит так.

Я больше не вынесу пытки всем существом превращаться в одно громыхающее сердце при виде знакового имени или лица.

Ну не было у меня никогда нормальной любви. Поэтому я и сбегаю, что слишком хорошо знаю ее болевые приемчики…».

Сбежать не вышло.

Он не стал отвечать на письмо. Просто написал рассказ. Гриновский какой-то сюжет: капитан — яхта — буря — вот-вот гибель — но тут — о, чудо! — луч — доводит до берега — становится другом — а потом неожиданно меняется, являет свой женский лик и облик — женщина-луч не хочет стать пленницей любви, покидает капитана — тот снова одинок — море темно и полно опасностей — «куда ж нам плыть», короче.

Даже сейчас я не могу спокойно читать этот «детский плач». А может, мне льстило, что он так рванулся за мной? О, конечно, не без того, но главное — не это…

Все, что происходило с ним, отзывалось во мне непостижимым образом. Словно пуповина какая-то связывала. Пуповина? В отношениях «мужчина — женщина» — пуповина? Ах, случайных слов не бывает…

«…Игорь, каждому из нас больно своей собственной болью. Но когда я читала Ваш рассказ, мне стало больно и Вашей.

Только поймите, поймите же, я не смогу Вам помогать, как раньше, обнаружив, что люблю Вас. Так вот стремительно упала в Вас.

Застигла себя врасплох на чувстве. Вам от меня теперь никакого толка, одна обуза, а я ненавижу быть в тягость.

Что же мне делать, морской волк, что?.. Я не умею выплывать из виртуальных бурь, для меня границы четкой нет меж реальным и виртуальным…».

Иногда я пишу в дневник то, что приходит в голову мне, но словно бы и не мое.

Что-то такое, создающее холодный фон для всего происходящего. Запись того же дня:

«…И вот что странно, это никакая не любовь меня постигла, я теперь точно знаю, это МОРОК.

Или, возможно, я вкладывала столько сил в то, чтобы его отогреть, отдышать, что полюбила свой вклад в него. Простой механизм — „где сокровище ваше, там и сердце ваше“.

Ну, это хорошо для нас обоих, что я поняла. Объясню, ему полегчает.

Ведь тогда ему можно будет продолжать пастись на моих терапевтических лужках. Ему еще немножко-немножко, и он окрепнет.

Ведь ему и правда хреново живется.

Оттого и ершится, и мечется, и перебирает, и тянется за каждым манком.

Такой жалобный ребенок со своим бортовым журналом. А с меня не убудет…».