Гейнц Зенкбейль - Воспитание жизнью

Однако я очень быстро забыл слова Петера. Скорее всего, я несерьезно отнесся к ним, так как голова моя была занята совсем другими мыслями.

К моему несчастью, случилось так, что я опоздал на это собрание. Когда я вошел в зал клуба и стал пробираться между рядами, отыскивая свободное место, лейтенант Бранский уже заканчивал свой доклад. Взгляды собравшихся пронизывали меня насквозь. А кто-то не выдержал и громко сказал:

— Мы старались, а этот разгильдяй все испортил!

Я плюхнулся на свободное место в первом ряду и стал разглядывать носки своих сапог.

Петер Хоф открыл прения. Первым выступал высокий рыжий ефрейтор, наводчик первого орудия.

— Я был уверен, — начал он, — что наша батарея выйдет на первое место: мы столько тренировались… А вот из-за этого разгильдяя, — он показал на меня, — которому чем-то уши заложило, все пошло насмарку! Просто зло берет!

— Товарищ, давайте выступать по существу, — перебил ефрейтора Петер. — И прежде всего не допускайте никаких оскорблений.

— Если бы это зависело от меня, — продолжал ефрейтор, — то я этого Беренмейера как следует проучил бы!

— А как бы ты его проучил? — спросил ефрейтора Петер Хоф.

— Как?.. — Ефрейтор немного помедлил и, сделав непонятный жест рукой, добавил: — Наказал бы.

Зал оживился.

— Конечно, наказать его! — послышались голоса.

— Это почему же наказать?

— Наказать, и все!

Петер с полминуты призывал собравшихся к спокойствию. А когда шум смолк, он предложил:

— Может быть, мы послушаем товарища Беренмейера?

Все согласились с председателем собрания.

— Да-да, пусть сам скажет! — послышалось со всех сторон.

Петер Хоф обратился ко мне:

— Ну, Фред, товарищи хотят послушать тебя.

Теперь все зависело от меня самого, от моего поведения, от моих слов. Я быстро поднялся со своего места и уставился на большое синее знамя с эмблемой Союза молодежи, которое висело на сцене, а сам в этот момент подумал: «Если я сейчас не посмотрю в глаза членам президиума, они сочтут мое поведение высокомерным». Сердце сжалось от страха. Хотелось одного — чтобы собрание поскорее кончилось.

— Ну, Фред, — подбодрил меня Петер.

Я покачал головой.

— Фред, ты должен что-то сказать.

— Мне нечего говорить.

В зале воцарилась мертвая тишина.

Через какое-то время раздался голос Петера:

— Фред, подумай, где ты находишься. Ты не имеешь права вести себя так на собрании.

— Мне нечего говорить! — закричал я.

После этого один за другим стали выступать солдаты. Они говорили о моем недостойном поведении, но я не слушал их.

Слова попросил толстощекий солдат, которого каждый вечер можно было застать в пустом классе, где он готовился к экзаменам для поступления на философский факультет после демобилизации. Этого солдата в нашей батарее прозвали Логической Точкой Зрения, так как он без конца повторял эти три слова. Председатель собрания дал ему слово, и «философ» начал разглагольствовать о том, как плохо пришлось бы нашей батарее, если бы подобное случилось в настоящем бою.

— Товарищи, посмотрим на этот случай с логической точки зрения, — продолжал наш «философ». — В боевой обстановке мы подверглись бы огромному физическому и психологическому воздействию со стороны противника!

После «философа» слово взял невысокий черноволосый разведчик из взвода управления, наверняка берлинец, так как говорил он очень живо и интересно. Во время стрельб он находился на НП и видел собственными глазами, как стреляла наша батарея. Конкретного предложения, как следует поступить со мной, он не внес.

Наконец очередь дошла до унтер-офицера Виденхёфта.

— Я знаю Беренмейера лучше, чем все вы, и потому имею право строже судить его, — начал он свое выступление. Затем он рассказал, сколько беспокойства доставил я ему в последние месяцы своим поведением. — Товарищи, вы помните, — продолжал унтер-офицер, — как вел себя рядовой Беренмейер во время ночного марша. Он отстал от своего расчета! Все это, вместе взятое, привело меня к мысли, что на Беренмейера нельзя положиться. Последние стрельбы батареи — прямое тому доказательство.

Мне и по сей день не ясно, почему командир нашего расчета говорил обо мне тогда именно так. Видимо, раздражение взяло верх.

Рыжий ефрейтор, наводчик первого орудия, который выступал первым и назвал меня разгильдяем, вскочил с места и начал говорить:

— Что здесь много говорить? Все и так ясно. Солдат он нерадивый — таково заключение командира расчета. Из-за Беренмейера мы теперь на предпоследнем месте. Даже на собрание Беренмейер умудрился опоздать. Я рассматриваю это как оскорбление всех нас. Да и проступки свои он не хочет правильно оценить. Я предлагаю исключить Беренмейера из Союза свободной немецкой молодежи!