Гейнц Зенкбейль - Воспитание жизнью

Я посмотрел на туфельки Анжелы и шутя спросил:

— В этих лодочках ты хочешь добраться до города?

— Может быть, ты думаешь, что я попрошу тебя взять меня с собой?

— Не упрямься, Анжела, садись!

— Нет! К тебе я не сяду!

— Хорошенько подумай! — пригрозил я. — Если ты сейчас не решишься, уеду без тебя!

— Подумаешь! — ответила она. — Поезжай!

— Это вполне серьезно?

— Убирайся!

Я дал полный газ и быстро поехал. Метров через триста я затормозил и оглянулся. Анжела в своем цветастом платье плелась по дороге. «Когда она приблизится, наверняка попросит меня взять ее с собой!» — подумал я.

Вдруг Анжела остановилась и стала смотреть назад, в сторону акведука. Из-за поворота показалась машина. Небесно-голубой «Вартбург». Я испугался. Анжела, конечно, не…

Она подняла руку. «Вартбург» остановился. Перед Анжелой открылась дверца. Она села — и дверца закрылась. Когда «Вартбург» пролетел мимо меня, я увидел водителя — пожилого, седого мужчину. Анжела сидела рядом с ним. Она даже не посмотрела на меня. Я поехал домой…

В дверях я столкнулся с сестрой.

— Опять опаздываешь, — упрекнула она меня.

Я проскользнул в кухню и умылся. Потом прошел в комнату и, сев за наш старенький обеденный стол, стал ждать ужина. Мне, конечно, хотелось побыть одному, но я не имел права в последний вечер огорчать мать, которая меня очень любила.

Почему она так любила меня? Этого я не знал. Возможно, имело значение, что я был самым младшим в семье. Когда-то у меня был брат, которого я знал лишь по фотографии. Звали его Карлом. Он был на двенадцать лет старше меня. Его разорвало на куски гранатой на окраине нашего города. Выполняя преступный приказ нацистов, он вместе с другими подростками и несколькими пожилыми мужчинами, вооруженными четырьмя-пятью фаустпатронами, должен был сдерживать натиск наступающих советских солдат. Моя мать до сих пор не могла забыть трагической гибели старшего сына.

Может быть, мать любила меня за то, что я был очень похож на отца. Такой же высокий и худой, такие же задумчивые темные глаза, такой же высокий лоб с чуть сросшимися бровями и такие же мягкие темно-русые волосы. Наверно, поэтому мать часто говорила мне:

— Сынок, ты такой же упрямый, как твой отец!

Но я плохо помнил отца. Он умер, когда мне было восемь лет. Токарь Вильгельм Беренмейер работал на том самом заводе, где теперь работаю я, до того дня, когда рак желудка приковал его к постели. Отца дважды оперировали, и он прожил еще три года. После смерти отца в нашей квартире стало тихо.

…Из спальни вышла мать с небольшим, покрытым пылью чемоданом. Увидев меня, она покачала головой и сказала:

— Очень мило, мой мальчик, что ты дома.

Она медленно подошла к темной потертой софе, где были разложены мои вещи.

Мама была маленькая, худощавая, уже седая женщина. Хотя не было никакой необходимости (мы с Анной неплохо зарабатывали), мама продолжала работать в доме для престарелых, где убирала комнаты, а иногда дежурила в ночную смену.

Что происходило в душе матери в тот вечер? Грустила ли она? Или вспоминала о погибшем сыне? Во всяком случае, я был рад, что внешне она была спокойной. Упаковав чемодан, мама поглядела на меня поверх очков и сказала:

— Я тебе специально положила еще две пары носков, мой мальчик. Наверное, ты не раз промочишь ноги. И если ты когда-нибудь простудишься, не забудь попарить ноги.

Вошла Анна. Подавая ужин, она пожурила меня:

— По крайней мере сегодня ты мог бы прийти к ужину вовремя!

Я склонился над тарелкой супа. К подобного рода придиркам я привык. С тех пор как умер отец, сестра чувствовала себя главой семьи. Она работала продавщицей в рыбном кооперативном магазине напротив нашего дома, а в свободное время занималась домашним хозяйством.

Снова вошла Анна. В руках у нее была тарелка с бутербродами. Когда она наклонилась, чтобы налить мне кофе, я украдкой посмотрел на нее. На ее широком, полном лице с большими, широко посаженными глазами лежала печать жестокости. «И почему она всегда такая ворчливая и неприветливая?» — думал я. Даже когда Анна улыбалась, мне все равно не хотелось попадаться ей на глаза.

Стоя в дверях кухни, она сказала:

— Фред, ты никогда не отличался аккуратностью.

Я стиснул зубы и промолчал.

«Только не волноваться, — успокаивал я себя. — Неприятностей сегодня было достаточно».

— Ты уже со всеми попрощался? — спросила мать.

— Да, мама, — тихо ответил я.