Клаудио Магрис - Дунай

Окна выходят на Дунай — на речной простор, на высокие холмы, вдали виднеются леса и купола церквей; зимой, когда небо студеное, а земля покрыта островками снега, прелестные округлые очертания холмов и реки словно утрачивают плотность и тяжесть, перетекают в легкие линии рисунка, обретают утонченную меланхолию геральдических символов. Столица Верхней Австрии Линц — любимый город Гитлера, мечтавшего превратить его в самый монументальный город на Дунае. Архитектор Третьего рейха Шпеер оставил описание проектов огромных, грандиозных зданий, которые так и не были построены и в которых, как отмечал Канетти, отразилось лихорадочное стремление Гитлера превзойти масштабы всего, что было создано прежде, маниакальная потребность побить все рекорды.

Сегодня Линц, тихий городок, название которого часто рифмуют со словом «провинция» (Linz — Provinz), — промышленная столица Австрии; для здешней молодежи характерна высокая заболеваемость нервными болезнями, местные жители, если верить результатам проведенного несколько лет тому назад опроса, не доверяют судебным властям. Религиозность населения, поражавшая путешественников в XVIII веке, не угасла: на главной площади, перед Колонной Святой Троицы (одной из колонн, что возвышаются на всех площадях Миттель-Европы в память о побежденных эпидемиях чумы и во славу величия Божьего), морозным снежным вечером несколько человек собрались помолиться вслух. Напористая местная церковная газета призывает проявить солидарность с рабочими, уволенными со штирийских фабрик, полемизирует с промышленниками, предлагает бойкотировать южноафриканское правительство из-за проводимой им расистской политики, просит сесть на телефон и звонить в посольство с требованием освободить арестованного чернокожего священника Смангализо Мкатшву.

В фантазиях фюрера грандиозный Линц, который он так мечтал возвести, должен был стать его прибежищем в старости, местом, куда он удалится на покой, окончательно укрепив тысячелетний рейх и передав его достойному преемнику. Подобно многим безжалостным тиранам, фюрер, убивший миллионы людей и пытавшийся истребить целые народы, был сентиментален: размышляя о собственной жизни, он мог легко растрогаться и убаюкать себя розовыми фантазиями. Гитлер неоднократно говорил близким, что будет жить в Линце далеко от власти, самое большее — будет давать наставления приезжающим навестить его наследникам, как заботливый дедушка. Впрочем, — прибавлял он не без кокетства, рассуждая о днях, когда он отойдет от дел, и твердо намереваясь этого не допустить, — навестить его никто не приедет.

Гитлер провел в Линце безмятежные детство и юность, теперь кровавый деспот мечтал вернуться в детство, в эпоху жизни, когда человек не строит планов и не стремится к достижению целей. Наверное, он с тоской воображал себе пустые дни, когда можно будет наслаждаться уверенным положением человека, который сражался за власть над миром и выиграл битву, воплотил в жизнь мечты, которые уже никому не разрушить. Возможно, когда Гитлер рисовал себе подобное будущее, его одолевало тревожное желание как можно скорее достичь желаемого, мучил страх, что у него ничего не получится. Ему хотелось, чтобы время бежало скорее, хотелось скорее удостовериться в победе, иными словами, он желал смерти и мечтал жить в Линце в похожем на смерть благостном покое, огражденный от сюрпризов и поражений, которые готовит жизнь.

Окна глядящего на Дунай дома, на котором сегодня указан адрес «Untere Donaulande, 6» («Нижняя Дунайская набережная, 6»), подсказали бы фюреру, что можно жить иначе, что есть чувство меры и стиль, которые он так и не приобрел. В этом доме, принадлежащем сегодня, как и в те дни, Обществу Дунайского пароходства, на протяжении двадцати лет тихо жил и трагически скончался Адальберт Штифтер, один из самых загадочных австрийских писателей XIX века, любивший уединение и пытавшийся противостоять хаосу жизни с помощью скромных и неприметных обыденных дел.

С 1848 по 1868 год, то есть до самой смерти, Штифтер глядел в свои окна на Дунай, на любимый австрийский пейзаж, в котором, как ему казалось, многовековая история стала частью природы, земля поглотила империи и традиции, словно сгнившие листья и деревья.

Привычный глазу пейзаж, лишенный ярких красок и приметных деталей, учил его уважать то, что есть, с почтением относиться к малозначительным событиям, в которых суть жизни проявляется больше, чем в великих потрясениях и неожиданных происшествиях; этот пейзаж говорил о том, что мелкие амбиции и личные страсти подчинены великим объективным законам природы, смене поколений, течению истории.