Клаудио Магрис - Дунай

Кто же такие истрийцы? Фракийцы, как считает Аполлодор, или колхидцы, как полгали Плиний и Страбон, или гепиды? Поиски Золотого руна в варварской Колхиде приводят домой, на пляж, выбранный режиссером, чтобы я понял, что бессмертие достижимо, что золотое руно — амфора, поднятая со дна моего моря? Это шутка Дуная, путаница вызвана заблуждением древних, которые полагали, что Дунай, Истр, разделялся на два рукава: один впадает в Черное море, другой (Мирна или Тимава) — в Адриатическое. Так Истрия становилась страной Понта Эвксинского и одновременно белым адриатическим полуостровом.

Может, пришедшие с Черного моря фракийцы принесли с собой голоса дунайских земель, а может, золото названий принесли колхидцы, в погоне за аргонавтами поднявшиеся по Дунаю, Саве, Люблянице, а затем несшие свои корабли на плечах. И в Черном море есть Апсиртидский остров, появившийся, как и Апсиртиды в Адриатическом море, из тела Апсирта, убитого брата Медеи.

Ученые беспощадны к неспособным устоять перед соблазном слов мифотворцам: как сказано в словаре Ла Мартиньера, «Страбону и Плинию нельзя простить утверждения, что Апсирт был убит на Апсиртидских островах, расположенных в Венецианском заливе». Значит, счастье не исключено полностью и окончательно, путь даже его обещание мелькает лишь в ошибках древних географов? Разумеется, я не собираюсь возвращать им доверие, как принято в науке, которая периодически опровергает свои результаты и возвращается к отвергнутым гипотезам. Конечно, Помпоний Мела не выдержит критики, высказанной ему Бернардо Бенусси в работе, опубликованной в 1872 году в «Актах Высшей императорской гимназии Копера», когда Бенусси, еще довольно молодой человек, как сказано в предисловии, уже был «штатным преподавателем, библиотекарем и старостой».

Происхождение (всегда неясное, надежно установить его невозможно) почти ничего не значит, даже Йорге не под силу отыскать первозданный субстрат своей цивилизации; как говорил Курциус, «истории неизвестно происхождение ни одного народа», потому что истории нет, историю создает и порождает историография, которая ставит вопросы и ищет ответы. Всякая генеалогия восходит к Большому взрыву; споры о латинском происхождении румын или о единстве даков-гетов-латинян-румын, которое упорно отстаивают официальная историография и идеология в Румынии, не намного важнее спора между Фуртвангеном и Донауэшингеном об истоках Дуная.

Бухарест. Балканский Париж, если забыть об экономии электроэнергии, не позволяющей Бухаресту вечерами становиться Городом света, — очередной оскверняющий эон процесса эманации, в ходе которого с продвижением на юго-восток постепенно распространяется и деградирует образ и образец Города, столицы Франции и XIX века, а значит, столицы Европы. Как с переходом от одной ипостаси к другой в неоплатонической религии и философии, в данном случае распространение Единого, Идеи, умение видеть ее на разных ступенях материи не является простой деградацией, утратой, но подразумевает подспудную тягу с освобождению.

Французско-балканский стиль обретает большую тяжеловесность и орнаментальность, поддавшись соблазну декоративности и подстегиваемый horror vacui*: балкончики и кованые украшения «парижских» домов нарочито выделяют изгибы, закорючки, завитушки, классицизм здесь более массивен, эклектизм — подчеркнут и нарочит, колонны и капители — фантазийны, веселые купола решены в напыщенном академическом стиле или в стиле ар-деко. Модерн выставляет напоказ как золото, так и нищету, как витражи, так и заброшенные лестницы. В просторном вестибюле Дома мод, оформленном в югенстиле, толпятся цыгане, неподалеку на улице Липскань торгуют вонючими сладостями и лифчиками, которые выглядят так, будто их только что сняли. Подчеркнуто «парижский» пассаж сводится к ряду лавочек, где торгуют картинами и сувенирами, но, когда отлитые из черного металла ворота пассажа закрыты, они напоминают прислоненные к стене гробы.

На доме № 12 по улице Липскань висит табличка, напоминающая о том, что Эминеску работал журналистом. Великого национального поэта, говорившего, что он живет так, будто о его жизни рассказывает кто- то посторонний, критик Захария упрекал в патологическом «переселенческом автоматизме»: Эминеску часто переезжал с квартиры на квартиру. Ворота ведут во двор, стены которого щедро украшены, однако сам двор завален мусором; стоящая в угловой нише женская статуя стережет со свойственным модерну эротизмом, который окружающая убогость ничуть не умаляет, выставленные жильцами мешки с мусором. В отеле «Ханул Луи Манук», открытом в 1808 году Манук-беем, деревянные лестницы устланы красными коврами, во дворе и на верхних этажах, между деревянными арками и колоннами, толпятся пьющие кофе и пиво постояльцы; на первом этаже между столиками даже уместился курятник.