Клаудио Магрис - Дунай

Дорога зла, как называл ее летописец, дорога кривых мечей и гетов, перекрещивающаяся с римской дорогой, дорога македонской пехоты, которая, как гласят донесения Арриана, пересекала Дунай и шла дальше, вперед, приминая длинными копьями высокие, густо растущие стебли пшеницы, чтобы проложить путь кавалерии, дорога железного меча, которому скифы поклонялись как божеству, дорога похищенных турками юношей и девушек и османского «деревянного» ига, которое, как говорил историк Михай Череи, принимали за «железное»; дорога зерна и камыша, которые приказал сжечь правитель Молдавии Стефан Великий перед наступлением Мехмеда II, дорога замученных, истязаемых крестьян, грабежа и резни, рабства и насилия. Как сказано в одном из стихотворений Кошбука, «нас держали и держат в узде».

Зло — это исторический эксцесс, перекресток или остановка по требованию на пути всемирной истории, Weltgeschichte, вдоль которого безостановочно работают скотобойни, причем не только на главных остановках. Канцлеру Крайскому приписывают прозвучавшие несколько лет назад слова о том, что Австрия вышла из истории и страшно этому рада. Всякий достойный наследник или эпигон Габсбургов чувствует себя неловко в великом театре мира, на подмостках всемирной истории, куда его отправили играть проходную роль капризные силы — гении и духи волшебной народной венской комедии. Менее раскованный, чем Тамино [110] Персонаж оперы В. А. Моцарта «Волшебная флейта». , сомневающийся в покровительстве добрых высших сил, наш актер и рад бы сойти со сцены, он все старается, не привлекая внимания, разглядеть за кулисами выход.

Впрочем, здесь не столько идешь к выходу из театра, сколько утопаешь в мягкой, рыхлой земле — будто ступаешь по опавшим и почти сгнившим листьям, которые скользят под ногами, и подошва увязает в другом, лежащем глубже слое прошлогодних листьев, рассыпавшихся и превратившихся во влажный перегной. Выдающийся историк Николае Йорга, которого можно назвать румынским Бенедетто Кроче, восстанавливая путь, проделанный его страной и культурой, пытался докопаться до того, что он называет непроницаемыми глубинами народной жизни, не оставившими памяти о себе ни в письменных источниках, ни в документах, написанных учеными мужами и представителями образованных классов, но сохраняющимися в обычаях и привычках, в повседневных действиях, которые уходят корнями в прошлое.

Спускаясь в глубины этого гумуса и проделывая путь, почти обратный тому, что проделывает сок растений, поднимаясь от корней к ветвям и листве, Йорга обнаруживает древние, забытые слои, еще способные дать живительную влагу, следы османской миграции, а до нее — следы миграции туранских народов из самого сердца Азии в мифическую «Землю Рум». Как пишет Бьянка Валота Каваллотти, внучка Йорги, унаследовавшая от него талант историка, он обнаружил византийско-турецко-монгольское единство-преемственность, сохранившуюся, словно подземная река, древнюю, никогда не исчезавшую «карпато-балканскую общность», державшуюся на древнейшей фракийской основе и развитую многонациональным греческим элементом, который сыграл важнейшую роль в истории дунайских принципатов, особенно в сфере торговли, культуры и управления.

Горнило, где плавились племена и цивилизации, — первозданный бульон нашей истории, нильская тина, в которой копошатся еще неразличимые, перемешанные друг с другом зародыши. Если Нестор прав и киммерийцы, которых в VIII веке до нашей эры теснили скифы, также относятся к фракийцам и если Гетийская пустыня, как называли ее Геродот и Страбон, простиралась так широко, что почти сливалась с древним Одрисским царством, которому принадлежала дельта Дуная, следовать за рекой к ее устью равносильно тому, чтобы заблудиться в первозданном киммерийском тумане, потеряться в конце, который одновременно означает возврат к самому началу.

Помпей Трог упоминает «Histrianorum rex»*, воевавшего со скифами правителя гетов; во времена Юстиниана Добруджу называли Малой Скифией — до недавнего времени для меня это были просто названия, flatus vocis — причудливые слова, теснящиеся во рту и отдающиеся неясным эхом; так в школе мы произносили «Трабзон», не зная, Трапезунд это или нет; мы знали, что Митридат — царь Понтийский, а Прусий — царь Вифинии, не зная точно, где находятся эти самые Понт и Вифиния; нам нравилось произносить «Киликия» и «Каппадокия», как сейчас, ore rotundo*, нравится говорить «мюон» и «барион». Когда же из ученых сочинений моего земляка Пьетро Кандлера я узнаю о том, что Добруджа-Малая Скифия еще прежде называлась Истрией, все меняется, у этого названия есть запах и цвет, это красноватая земля и белая скала над морем, места убеждения.