Клаудио Магрис - Дунай

Этого мира больше нет, его самый талантливый голос, Пауль Целан, поведал всю правду о его исчезновении, смерти и онемении. Лирика Целана — крайнее проявление орфической поэзии, песнь, спускающаяся в ночь и в царство мертвых, растворяющаяся в неясном шепоте жизни, ломающая всякую форму — языковую и социальную, чтобы отыскать тайное, волшебное слово, отворяющие врата темницы времени. В наивысших достижениях современной поэзии поэт стремится стать искупителем, взять на себя боль существования и вновь найти истинные названия вещей, стертые ложным языком общения. В окутывающей человека запутанной сети посредников поэт — необычное создание, отказывающееся устроить себе нору среди складок этой сети и отчаянно сражающееся ради того, чтобы порвать сеть, добраться до спрятанной за ней сути существования. Нередко, как в случае Гёльдерлина или Рембо, за это приходится расплачиваться жизнью, поскольку на самом деле за сетью ничего нет, поэт падает в открывшуюся пустоту.

Целан стремился достичь этого «дна-не-дна» жизни, как сказано в одном из его последних стихотворений. Родившийся в 1920 году в Черновцах и покончивший с собой в Париже в 1970 году, Целан пережил еврейский холокост, который унес его родителей, как полную ночь, перечеркивающую всякую возможность истории и подлинной жизни, позднее он столкнется с невозможностью прижиться в западной цивилизации. Как подчеркивалось, Целан вобрал в себя целый век европейской поэзии, рожденной разрывом между человеком и действительностью, он поведал о крушении надежды искупить вину мира и, описывая собственные мучения, погубил самого себя.

Его лирика стоит на самом краю тишины, это слово, вырванное у молчания и расцветшее, благодаря молчанию, отказу от фальшивого, отчужденного общения, пониманию его невозможности; дерзкие стихи Целана, которым свойственны самые смелые лексические и синтаксические решения, до конца проникнуты отрицанием, отказом, за которыми скрыта единственная истинная возможность чувства.

Целан воспринял попрание и уничтожение чувства как абсолютное зло. Разумеется, абсолютного зла нет, Эрик Вайль справедливо призывал остерегаться соблазнов зла, похожего на горгону Медузу; самый жестокий поступок всегда связан историческими, то есть относительными, связями, с окружающей действительностью. Однако, сталкиваясь со злом, его воспринимают как абсолютное насилие; стремясь понять причины зла, то, что к нему подтолкнуло, нельзя забывать о мгновении, когда ты переживаешь его, испытывая всеобъемлющее страдание, иначе можно скатиться к ханжескому примирению, пытающемуся сгладить боль и препятствующему истинному пониманию трагедии.

Целан встает на сторону побежденных — встает рядом с ними, не нуждаясь в посредниках в виде всяких ободряющих теорий. Наверное, он последний орфический поэт, религиозный реформатор орфической поэзии, как называет Целана его итальянский переводчик Джузеппе Бевилакуа, поэт, возвративший орфической поэзии, прежде чем она угасла, ослепительную исконную чистоту. На протяжении века воплощенное Целаном радикальное языковое и экзистенциальное отрицание было действенным способом сопротивления общественному отчуждению. Теперь это отрицание больше не вызывает скандал, наоборот, к нему стремятся как к чему-то драгоценному, способному вызвать скандал; решивший сегодня пойти дорогой Целана, даже вкладывая в этот путь собственную правду, столкнется, как писал Тито Перлини, с горькой судьбой, будет легко переварен механизмом отчужденной коммуникации. У Целана ощущается и это — полный отказ, поступок человека, завершающего традицию и уничтожающего ее вместе с собой.

Нельзя согласиться с приговором, вынесенным Платоном поэзии, однако с ним нельзя не считаться. Поэзия, ищущая спасение в самой себе, рискует ограничиться тем, чтобы самодовольно подражать противоречиям, терзаниям и самым пошлым проявлением человеческой души, которые, по мнению Платона, исключают поиски справедливости и истины. Конечно, сегодня никто не рассматривает эту проблему так, как Платон, но лирическое стихотворение, питающееся исключительно самим собой, может согрешить против поэзии; подобно рифмованным четверостишиям и строфам, обрывки слов, движущихся на ощупь в темноте, способны повторяться и воспроизводиться до бесконечности силой страдания, превращаясь в мучительную риторику, но все же риторику. Целан пожертвовал собой и ради того, чтобы изгнать подобную опасность. Невозможное убеждение подтолкнуло его к тому, чтобы замолчать и исчезнуть, оставив современникам и потомкам свое «послание в бутылке». Целан растворился в ночи, в водах Сены, где он нашел свою смерть. В одном стихотворении он говорит, что «освещает пространство у себя за спиной»: поэзия — это сияние, указывающее то место, где исчез со своими стихами Целан.