Шубханги Сваруп - Широты тягот

— Дожди… — говорит он с необычной для себя мягкостью и задумчивостью. — На Индостане дожди — это бог. Здесь они смерть.

Пейзаж за окном подтверждает его слова. Она видит хаотические нагромождения камней — они неустойчивы, как пирамиды из щебня, воздвигнутые кочевниками на каждом горном перевале и огражденные буддийскими молитвенными флажками, которые треплет пустынный ветер. Легкого ветерка довольно, чтобы поднять пыльную бурю. Призрак пыли уже набирает силу на той стороне реки. Еле заметная морось может вызвать оползень. А настоящий ливень, понимает она, размоет все глиняные хижины.

Она смотрит на беснующийся внизу Инд. За короткое время своего пребывания в этом доме она видела, как в потоке перекатывается валун величиной с грузовик. По ее прикидке, через неделю он окажется в Пакистане — такое мощное здесь течение.

— Внук говорит, у вас поклоняются реке.

— Тут везде духи. Древняя можжевеловая роща старше человеческого века. На каждой горе своя фея. Горные козлы работают на них, как мулы — на нас. Вот почему, убив козла на охоте, мы всегда вырезаем его из дерева — чтобы он продолжал жить дальше. У всего на свете, будь то утес или гора, куст или дерево, облако или небо, есть дух.

— А как называется эта религия?

После недолгих раздумий Апо отвечает:

— Буддисты и мусульмане называют ее религией духов. Когда-то я добрался сюда едва живой, и старейшины меня выходили. Как только мне стало лучше, они попросили, чтобы я ушел. Но я хотел жениться и остаться здесь. И спросил их, почему мне этого нельзя. Они боялись, что Будда, если ему будут поклоняться такие кочевники, как я, растревожит их духов. Вот я и обратился в местную веру. Пожертвовал Буддой ради жены, — усмехается он. — В начале мира, говорил мой тесть, бог дал каждой религии свои правила. Но дракпо, это здешний народ, в тот вечер слишком много выпили и все правила позабыли. Бога это очень расстроило, так что он оставил их с одними только феями и духами.

Он ждет, что она засмеется, но она, похоже, с головой ушла в раздумья.

— Одиноко вам без нее? — спрашивает она.

Глаза Апо наполняются слезами. Его жену убило осколком шального снаряда больше двадцати лет тому назад. Индия с Пакистаном воевали тогда за соседние горы, Каргильские. Апо сбежал от войны, но она его догнала. Он содрогается и вздыхает, но слова не идут из горла. Да и как им выйти? Хотя воспоминания понемногу угасают, ее отсутствие становится только острее.

Устыдившись своей бестактности, она бросается прочь из комнаты. Не понимая, чем объяснить это внезапное бегство, Апо нервничает.

Она возвращается с подносом. Ставит на табурет рядом с ним кувшинчик кахвы, соленые кешью и сушеные абрикосы. Наливает ему чашку.

— Пожалуйста, извините, — говорит она. — Мне надо завершить вечернюю молитву.

— А! Я и забыл, что мусульмане без этого не могут, молятся буквально каждый час, — говорит он, встрепенувшись.

— Всего пять раз, — поправляет она.

Апо пытается представить себе ее, прихлебывая кахву в одиночестве. Она за стеной, согнулась на циновке в три погибели. Глаза закрыты, голова опущена — само смирение. Или обреченность? Никто не ведает. Интересно, как в такие минуты выглядит ее лицо. О чем она молится по пять раз на дню, день за днем?

Возвращается правнук Апо — он хочет поскорей доставить стул вместе с прадедом обратно, чтобы после этого вернуться к друзьям. Апо отправляет его ждать снаружи, как пристало мальчишкам и собакам. Он знает, что скоро все равно придется уйти, но у него не хватает духу. Да и как это сделать, тоже непонятно, тем более когда она садится около него с чашечкой кахвы.

— О чем молятся в нашем возрасте? — спрашивает он.

— О долгой жизни незнакомцев, которых встретили на закате и надеются увидеть вновь на восходе.

— Для нас, дракпо, новый день начинается на закате.

Она улыбается. Время течет в мирном молчании. Она смотрит, как он клюет носом, погружается в забытье и выныривает из него, порой судорожно вздрагивая. Он смотрит на нее окосевшим взглядом, воображая полную луну, вышедшую из затмения. Пытаясь собрать воедино эпопею, распростершуюся из обрывка разговора по тысячелетиям, землям и жизням. Это не первый раз, когда обособленные души почти поневоле стремятся друг к другу, обдумывая свободное падение в бездну. И то, что они сбиваются и путаются, шагая не в лад, тоже бывало не раз.

Наконец он подает голос:

— Простите, что отнял у вас время. Надо говорить правду. На самом деле я пришел кое-что у вас спросить.