Шубханги Сваруп - Широты тягот

Она кивает в знак согласия.

— Как ваше имя?

— Газала Мумтаз Абдул Шейх Бегум.

— Сколько же у вас имен?

— Это мое полное имя, — отвечает она с улыбкой. — Люди перестали спрашивать, как меня зовут, когда я вышла замуж. У жен, матерей и бабушек нет имен. Ведь ваше имя тоже не Апо.

— Да. На нашем языке это означает “дедушка”.

— А какое тогда настоящее?

— После долгого промежутка, длиной в целую жизнь, оно вернулось ко мне на рассвете. Я боялся, что позабыл его навсегда — имя, которое дали мне родители. Мать позвала меня с первыми лучами солнца. “Таши Йеше, — прошептала она мне на ухо, — очнись. Овцы волнуются, возьми их с собой”. Когда я проснулся, то подумал: а как зовут вас?

* * *

Чангтан, снежная пустыня, — не обычное плато [48] Находится на северо-западе Тибета. . Эта холмистая равнина преграждала человечеству путь с тех самых пор, как его представители вырвались за пределы Африки и наткнулись на середину Азии, не в силах перелететь через окружившие ее, подобно стае гусей, горные хребты. Расстояние, кажущееся человеческому разуму непреодолимым, целиком определяется высотой. Ибо тибетское плато выше самых высоких пиков на всех остальных континентах, и оно продолжает подниматься. По крайней мере, так считают кочевники, его нынешние обитатели. Снежная пустыня лишена всяких признаков принадлежности к этой земле. Она парит где-то далеко над нею.

В семьях кочевников погибает больше детей, чем выживает. Некоторые тихо покидают утробу еще до того, как мать поймет, что зачала. По сравнению со всеми прочими дивными жизнями, какие могут достаться душе, человечья кажется довольно тяжким бременем.

Таши Йеше, к примеру, наслаждался своими предыдущими жизнями здесь, в снежной пустыне. Вместе с ландшафтом преображался и он. Когда-то он в одиночестве наблюдал долгий рассвет на исходе целого столетия, ибо именно столько длился бессолнечный период после того, как в Землю угодил астероид. Жизнь в облике червя научила его смирению. В пору, когда погибли три четверти всех форм жизни, от планктона до динозавров, он — червяк — уцелел. В эпохи оледенения он руководствовался стадным чувством как покрытый шерстью мамонт. Во времена великого таяния он воспитал в себе отвагу как кит, оставив землю, чтобы бороздить воду.

Не проведя в человеческом облике и трех лет, Таши Йеше подхватил воспаление мозга. Его мать была обеспокоена. Она боялась, что жар вырвется из мозга, сгрызет нежный позвоночник малыша, точно прутик, и выскочит наружу в том магическом месте, где когда-то начинался хвост. Так уходит большинство детей — на поиски своего пропавшего хвоста.

Кочевники разбивали шатры у сернистых источников — духов, которые плюются паром из ледяных кратеров. За этими черными шатрами из шерсти яков, на пронизывающем ветру в тени близких вершин, танцевали снежные демоны, зачарованные янтарным паром. Отступая, зима гоняла по пустыне сонмы жестоких метелей.

Отчаявшиеся родители решили отдать его под опеку тем, кому доверяли больше всего. Для кочевников не существует ни тайного луга, ни привычного очага теплее, чем переполненная овчарня. Мать прижала малыша к груди, а отец замотал их обоих, слой за слоем. Затем она мужественно преодолела глубокие и высокие сугробы, отделяющие шатер от загона — крытого убежища, куда племя спрятало весь свой скот, чтобы создать альков тепла. Выкопав в центре загона небольшую ямку, мать выстелила ее одеялами из пашмины и ячьей шерсти и опустила туда своего пылающего сына. Укутав малыша как следует, она взмолилась, чтобы коллективное тепло стада исцелило его.

У мальчика не осталось ясных воспоминаний о лихорадке и той зиме, если не считать одного. Дрожа и обливаясь потом одновременно, он бредил о странных обитателях различных космических царств. Он очнулся в окружении тысячи глаз, которые светились в темноте. Глаз, не похожих на его собственные. Они имели форму звериных и сияли злом, потому что только зло горит во тьме ярче добра. Эти глаза были у него над головой, за головой, ниже ступней, рядом с его плечами, туловищем и ногами. Глаза сверкали над ним в небе, вихрясь, как созвездия. Вглядываясь в глаза, светящиеся внутри него, ибо они заменили и его органы тоже.

“Наши предки все время следят за нами, — говорила ему бабушка. — Когда-нибудь они накажут нас за те безобразия, которые мы учинили”. Вот они, все здесь, подумал он. Смотрят молча, ждут, чтобы разорвать меня на кусочки за то, что я вопил в бабушкино глухое ухо и подкладывал ей камешки вместо бус для молитвы. Я умер, заключил он.