Сергей Бардин - Рассказы тридцатилетних

Министр узнал прапорщика Сивцова по службе его в Тифлисе у Вольховского, в штабе командующего, по второму отделению, тянувшему все делопроизводство.

— И это называется греметь почтовым колокольчиком? — спешившись и радостно подходя к нему, крикнул прапорщик.

— Что везете? — спросил министр.

— Господи! — вдруг вскричал прапорщик, видно, не на шутку, пробираясь к Спасителю. — И когда же мы доползем? — И он метнул взгляд на телегу, сей рассадник скорости.

— Верите ли, Александр Сергеич, прохожие бедуины и вообще легкоменяющиеся лица в округе уже прозвали нас народом «высокая телега», а французский автор Луи Бональд даже написал о кочевых нравах русских… Ну и люди в здешней стороне! А это, по-моему, казаки? — переходя на доверительный шепот, спросил он у министра и посмотрел на свою команду с детским изумлением.

Министр посмотрел в сторону, указанную прапорщиком, и тоже нашел там линейных казаков.

— Никогда не служил в казачьих войсках, — как бы продолжая высказывать цепь сокровенных мыслей, сказал прапорщик. — Они летят марш-маршем и коротко останавливаются на этом аллюре, приводя в ужас неприятеля! Мой формулярный список, слава богу, лежит в Тифлисском пехотном полку. Там остались и мои 150 рублей и вещи, кои согласно моему духовному завещанию, измышленному на этой плите, по второй недели пути следует переслать матушке моей в Грязевицкий уезд Вологодской губернии. А вы откуда и куда, Александр Сергеевич?

— Я теперь поспешаю в чумную область, — отвечал министр. — Переправляемся понемногу через бешеные кавказские балки по канату, смотрим на верстовые столбы — все вороны, ястребы, привязанные с погремушками, встретил тут одного знакомого узденя за рекой.

— Да? — встрепенулся прапорщик.

— Висит, и ветер его медленно качает. Качает, и медленно. А вот мои юные ориентальные дипломаты. — Министр с удовольствием указал на Бероева. — Что прикажете с ними делать? Цветут, как сонные воды. Бероева можно будет со временем поместить на консульское место где-нибудь на Каспийском море. Шамбург у меня просится в отпуск. (Шамбург оживляется, делает несколько решительных шагов взад и вперед.) А еще Лебедев! Козьмин! Баценко!

Сивцов достал из портупеи рукопись в ветхом картонном переплете с разгонистым почерком двадцатых годов. На всех листах повторялся один и тот же водяной знак, изображение, известное под названием «Британия».

Министр взглянул на титульный лист и прочел в начале списка действующих лиц: «Фамусов — управляющий казенным лесом!..» Министр машинально исправил на «местом». И затем похвалил список:

— Славно все схвачено. Много есть мест истинно сильных и метких выражений. Половина войдет в пословицу.

— Список штабс-капитана Чужелобова, — объяснил прапорщик. — Махнулись на сопровождение… Я согласился тащить за него этот булыжник. Пятая казачья конно-артиллерийская полурота отбила у турок почти полный текст одного арабского сочинения, выбитого вон на той плите.

Они встали и подошли к камню.

Сивцов продолжал:

— Многие авторы слишком долго готовятся, чтобы написать что-нибудь, и часто все заканчивается у них сборами. У нас не так на телеге. Вздумал — и написал.

— И что же это за сочинение? — полюбопытствовал министр.

— Да подорожная у меня на сопровождение арабской пародии.

Александр взглянул на надпись, высеченную на греческом и арамейском языках.

Сивцов стал читать описание тяжести в подорожной:

«В веселой компании литераторов и ученых один остряк прочитал стих, в котором ему удалось собрать такую массу грамматических, лексических и метрических несообразностей и нелепостей, что эффект получился самый комический».

Они стали обходить телегу.

— «…Перепутав все падежные окончания, нарушив все правила согласований, расставив произвольно ударения».

Министр с удивлением посмотрел на прапорщика.

— Тут действительно собрано столько частью остроумного, частью глупейшего вздора, — сверяясь с подорожной, говорил прапорщик. — Но всегда в принятых в арабской науке педантичных формах и приемах.

С северной стороны они согнали с плиты несколько казаков, уже задремавших, подобно семи эфесским отрокам, и оперлись об нее сами.

— Вся соль и весь комизм нашего текста могут быть оценены вполне по достоинству, конечно, только таким знатоком арабской литературы, которому понятны все намеки, который узнал бы, кому в действительности принадлежат фрагменты. Конечно, таких знатоков в настоящее время нет ни в Европе, ни даже в самых больших центрах арабской образованности в Азии и Африке.