Сергей Бардин - Рассказы тридцатилетних

В городок я приехал вечером. Улица Егора Самсонова оказалась на самой далекой окраине. В темноте и странных тенях от тускло светившихся фонарей я стал разыскивать дом Максима Максимыча. Здания на улице были ветхие, с покосившимися печными трубами, с большими разросшимися яблонями и вишнями на приусадебных участках. «Весною бы сюда приехать…» — думал я, глядя на черные, с облетевшей листвою деревья.

Я нашел домик Максима Максимыча и постучал. Ставни были плотно закрыты и завинчены изнутри, свет нигде не горел. Дом казался пустым и заброшенным. «Помер! — подумал я и прислонился к забору. — Ехать в такую даль, с трудом достать деньги на покупку замечательных вещей — и все впустую!»

Повернувшись, я осмотрел забор и заметил ржавое кольцо с прикрученной к нему проволокой. Дернув обеими руками кольцо, я услышал дальний звук колокольчика. Минут через пятнадцать за забором кто-то заворочался и меня спросили: «Кого нужно?»

— Максим Максимыча! Это Дмитрий! Из Москвы! Он должен знать! — радостно закричал я.

Дверь приоткрылась, я увидел тощую фигуру в шинели, исподнем и калошах.

Я юркнул за ворота и спросил:

— Максим Максимыч дома? Он не спит еще?

— Проходи… — сказали мне.

Странная фигура ничего не ответила. Мы молча вошли в холодные сени с тускло горевшей керосиновой лампой, корытами, висевшими на стенах, лавкой, на которой стояло ведро с плавающим в нем резным ковшиком.

Фигура открыла дверь, согнулась и исчезла за ситцевыми занавесками. Оглянувшись, я шагнул в комнату.

Маленькая комната была жарко натоплена. У стены виднелась кровать, на ней лежал, укрывшись шинелью, худой и бритоголовый старик. Больше в комнате никого не было. У кровати стоял столик, на нем яблоки и махорка в жестянке.

— Вы раздевайтесь, — сказал старик. — Вон там, за занавеской, вешалка…

Я снял пальто и опустился на табуретку у кровати.

Мы пристально посмотрели друг на друга… Судя по письму, так красиво написанному, я ожидал увидеть опрятный домик, чай с самоваром; Максим Максимыч представлялся мне благообразным старичком, похожим на старого учителя. На деле выходило иное. Я пока не мог разобраться и только смотрел.

Старик, глядя на меня, очевидно, соображал, тот ли я, за кого себя выдаю. Точно ли мне можно верить и я тот самый Дмитрий, которому он писал письмо.

— Максим Максимыч, это вы? — спросил я.

— Не думал, не думал, что вы так скоро, так внезапно приедете, — сказал Максим Максимыч. — Мне многие охотники пишут и интересуются ружьями, но никто не приезжал. Вот вы какой ловкий…

— Я не ловкий, — начал я. — Поймите, я очень люблю старинное оружие, у меня уже целое собрание, ружья, сабли… Я их смазываю, протираю, привожу в порядок, ухаживаю как могу. Они висят у меня на стенах…

Максим Максимыч кивал головой. Длинной, худой рукой он быстро схватил со стола яблоко и принялся его долго жевать.

«Неужели он тут совсем один?» — подумалось мне.

— Разве вы один живете?

— Есть еще сестра! — ответил Максим Максимыч. — Она у меня старая, больная и всего боится. Вот и вас испугалась. Говорит: «Он нас не зарежет ночью из-за ружей-то?» — Максим Максимыч вопросительно глянул на меня.

Я обернулся и успел заметить мелькнувшую за шторкой голову старухи, смотревшую с детским испугом. Мне поскорее захотелось кончить дело и уехать. «Ночевать можно и на автостанции», — подумал я.

— Так ведь за ружьями приехали? — спросил вдруг Максим Максимыч. — А я замечательно бьющее ружье мастера Антонина Винцентуса Лебеды в Праге не продам! Умру скоро, так сестра продаст, а я, пока жив и существую, не отдам. Не отдам! — заволновался Максим Максимыч и, тяжело дыша, сел на кровать.

Из-под шинели высунулись ноги с растопыренными пальцами. Больная коленка была обмотана тряпкой. Ноги задрожали и сунулись в разрезанные вверху валенки. Старик поднялся, вытянув руки, и ушел за занавеску. Он долго звенел ключами, отмыкая кладовку, передвигая рухлядь, а сестра ему помогала. Наконец Максим Максимыч вышел с ящиками. С нетерпением я бросился навстречу и раскрыл ящики.

В них лежали, мягко утопая в тисненном золотом зеленом бархате, два изумительных ружья. В отдельных углублениях утонули шомпола, пороховницы, коробочки для пистонов из резной кости…

На полированной, красного дерева крышке одного из ружейных ящиков наклеена фотография. Такое кощунство меня покоробило, но, взглянув попристальней, я узнал на ней молодого Максима Максимыча.