Анна Бессмертная - Блаженны нищие духом

Не выдержав пытки подозрениями, Леха ночью опять потащился проверять свой тайник. На этот раз он решил быть осторожнее, хитрее. Дойдя до очередной развалюхи, резко свернул за угол и замер. И тут он четко услышал, как кто-то сделал два осторожных шага и притих. Что делать? Поворачивать обратно нельзя. К тайнику идти — тем более. Ждать? А чего? Пока прибьют? Держа наготове нож, тихо-тихо, придерживаясь тени, Леха обошел сарайчик, пригнувшись, проскользнул мимо полусгнившего забора, вышел на утоптанную дорожку и рысью ломанул к палатке. Остановился невдалеке и пригляделся: чья-то долговязая тень, опередив его, скользнула внутрь.

Теперь Леха познал, что такое пожирающий изнутри огонь. Он понимал, что ему нельзя часто наведываться к своему сокровищу, но и оставаться в неведении он не мог. Он следил за Андреем, ловя каждое его слово, каждый жест, каждый взгляд, и что бы Андрей ни делал, что бы ни говорил, все складно, логично истолковывалось Лехой в пользу страшной версии: он все знает и хочет его обобрать.

Андрей же чувствовал, что что-то не так, но никак не мог взять в толк, с чего бы это ему обломилось такое пристальное внимание с Лехиной стороны. Но и особенно не заморачивался. У него была своя пытка: безумно хотелось рисовать, но не так, урывками, на клочках и чем придется. Это было чем-то новым, чем-то сродни голоду, неутолимому и безжалостному. Была еще одна причина: он, выросший в средней полосе и никогда не бывавший где-либо дальше Каширы, был потрясен горами. Они так запали ему в душу, что иногда он даже подумывал о возможности когда-нибудь сюда вернуться, чтобы писать. Ведь война не на век.

Когда выдавались свободное время и возможность, Андрей уходил за пределы кишлака, устраивался где-нибудь и делал наброски. Безумно стрекотали кузнечики, в чахлой ореховой рощице кричали ненасытные птенцы-сорокопуты, требуя пищи от своих родителей. Разделяя на пробор сухую выгоревшую траву, ползла большая черная змея. Где-то затягивал свое полуденное хриплое и бесконечное «и-a» чудом уцелевший ишак. Пахло высыхающими травами, пылью и, как ему казалось, солнцем. При разном освещении горы смотрелись по-разному: то мирно дремлющие, то загадочные и зовущие, то грозные и предупреждающие: «Берегись!». А то казались хорошо знакомыми, а то чужими.

Часто ребята просили его показать свои рисунки. Андрей, смущаясь, доставал пачку разнокалиберных листов, листочков, а то и просто обрывков и, молча улыбаясь, пускал их по кругу.

Получив из рук красавчика Сашки Македонского очередную порцию листков, Леха стал лениво их рассматривать и — похолодел: на одном из рисунков был четко прописан его схрон. Мало того: именно те самые камни, под которыми ждали своего часа пакеты с героином, были как-то по-особенному заштрихованы, а в правом верхнем углу листа была поставлена маленькая незаметная точка. «Не подавать виду, только не подавать виду, — билась в панике мысль. — Хитро придумано… Ой, как хитро… Художник, б… Надо этот листок выкрасть… Хотя, зачем? Он же нарисует новый… Нет, надо выждать. Глаз с него не спускать…»

Когда в следующий раз Леха опять наведался к своему тайнику, он, к своему ужасу, убедился, что метки отсутствуют. Ему даже не пришло в голову, что это могло быть какое-нибудь животное, рыскающее по ночам в поисках пропитания и случайно смахнувшее его хворостинки и камешки. Перепрятывать пакеты смысла не имело: где гарантия, что и в этот раз Андрей его не выследит… А если не имеет смысла перепрятывать пакеты, то надо просто раз и навсегда избавиться от этого козла.

Случай как раз не заставил себя ждать. На рассвете подняли по тревоге, погрузили в машины и — вперед.

Духов оказалось значительно меньше, чем ожидалось, зато вооружены они были хорошо, да и позицию занимали более выгодную. В суматошности боя из отличного укрытия — огромного валуна, за которым второй человек уже никак не мог поместиться, Леха все время высматривал Андрея, и, дождавшись удобного момента, прицелился в голову и выстрелил — не в спину же стрелять, могут догадаться, что стрелял свой, сзади, из тыла. А голова — что… Разлетится, как арбуз, не в чем будет разбираться, кто откуда стрелял. Какое облегчение он испытал, какой прилив сил! Все ему теперь казалось по плечу, теперь, он знал, все сложится удачно, его не убьют, он непременно выживет, он заживет как бог!

И только когда он столкнулся с Андреем нос к носу уже в разгромленном лагере духов, Леха понял, что ошибся и убил кого-то другого. Когда он стрелял в своего, и потом, позже, испытывая эйфорию, он не думал о том, что кто-то мог это видеть. Зато теперь, когда провал плана был очевиден, животный страх с такой силой охватил его, что стоило немалых усилий не обделаться на месте. Леха ежесекундно ждал, что вот сейчас опустится ему на плечо чья-то рука и кто-то скажет: «А ведь ты, падла, стрелял в своего… Я все видел…» Но подходили одни ребята, другие. Вот уже все оставшиеся в живых в сборе, и никто ничего… Стало быть, обошлось, жизнь продолжается, и пакеты ждут своего часа…