Вадим Фадин - Хор мальчиков

— У вас есть предположения? — поинтересовался Бецалин.

— Моей фантазии не хватит, чтобы придумать вам роль под стать. Даже если обратиться к классике — надеюсь, вы помните эту песню Высоцкого? — знаете, о воплощениях в баобаба, в пса… С вами эти формы как-то не вяжутся.

— Там была ещё и свинья.

— Да вы и в свиньи не годитесь.

— В этой жизни?

— Браво! — воскликнула Мария, и все расхохотались.

— Слишком высокий темп, — смутился Дмитрий Алексеевич. — Простите.

— Хорошо, перейду на адажио. Да мне, собственно, и говорить не о чем, ни о каком прошлом. Я только и умею, что передавать энергию: получить и отдать пациенту, вы же знаете. Путь этот тёмен для меня… О! Вот, пожалуй, что: путь. Что-то в этом роде было. Но это как у гадалок: упомянут «казённую дорогу» — и конечно же, какая-нибудь дорога да выпадет. А я… Возможно, я был ходоком (или как это называлось?) при китайском императоре. Бродил себе по какой-нибудь пустыне Гоби…

«Мы могли бы и встретиться там и тогда», — пришло в голову Дмитрию Алексеевичу.

— Кстати, о национальном вопросе, — поднял палец Литвинов.

— В тех жизнях его не существовало.

— Ещё как существовал! — возразил Захар Ильич. — Иначе мы бы тут не оказались. Кстати, я всё порываюсь пояснить: прошлой жизнью мы зовём то, что было до отъезда.

— Двух жизней не даётся никому, — заявил Литвинов.

— Какая новость! Просто одна из них не была жизнью, — пожала плечами Мария.

— Двум жизням не бывать, а одной не миновать, — заметил Бецалин.

— Я хотел сказать иначе, — поморщился Михаил Борисович, — но вы, Альберт, всё шутите, вразнобой и невпопад: то разглагольствуете о старых воплощениях…

— Нет, это — Дмитрий.

— …то сокрушаетесь, что не миновать — единственного. Честно говоря, первая ваша позиция увлекательнее, недаром это — модная тема. Увы, к большому, быть может, сожалению, она сейчас для нас с вами не имеет значения. Вот вы, Дмитрий, подтвердите, вы серьёзный человек.

— Что это вас так вдруг задело, что вы бросаетесь искать истину прямо сейчас, на улице? Дело всего лишь в том, что каждый хотел бы досконально знать своё прошлое, в том числе и далёкое, среди баобабов, а значит — быть уверенным, что у него есть и будущее.

— Подходящее место для подобных речей, — поведя рукой, заметил Бецалин. — Но…

— Вы же не нашли пивную, — напомнил Литвинов.

А Дмитрий Алексеевич продолжил вместо Бецалина:

— …но ведь существует же внутри нас нечто, кроме, скажем, мяса и каркаса, позволяющее каждому ощущать себя в мире.

Место и в самом деле было неподходящим — настолько, что он застеснялся последних слов, будто фальшивых, и замолчал, хотя не прочь был подробно сказать о своём — технического специалиста — понимании души: его давно занимало, что и сам факт, и качество нашего существования нельзя измерить в физических величинах, чтобы объяснить ощущение собственного «я», незнамо откуда взявшееся и должное каким-то манером исчезнуть всего лишь при остановке насоса, качающего кровь. Но исчезнуть ли — в это не хотелось верить: в конце концов, никто не привёл доказательств.

— Вы всё сводите к бессмертию души, — недовольно проговорил Литвинов.

— Господа, о метафизике — только под водочку, — взмолился Бецалин.

— А мы — о физике, Альберт, о физике, — улыбнулся Дмитрий Алексеевич. — Ну хотите — о ноосфере? Тоже ведь к делу относится. Или о том, что недавно открыли душу?

— Кто и кому?

— Обнаружили существование души.

— Тому уже шесть тысяч лет, — тихо напомнила Мария.

— Нет, нельзя пускать женщин в науку, — убеждённо сказал Бецалин. — Но — Дмитрий?

— Конечно, скорее всего, это утка, — предупредил Свешников. — Я просто услышал по радио. Только вдуматься: физики открыли душу! Не знаешь, ликовать или смеяться.

— И что, её поймали на выходе из тела? Вскрыли тело — и открыли это самое?

— Нет, гораздо скучнее: нашли, что молекулу ДНК нельзя уничтожить бесследно: она оставляет после себя поле. Такой вот скромный результат опыта, да и рассказано было мимоходом, но я насторожился: осмелятся сказать или нет? Так и понятней было б, напрямую: тело исчезает, а душа остаётся. И ведь было произнесено! Вскользь, стесняясь, но слово «душа» произнесли.

— Серьёзные, однако, материи…

— Уж вам-то, Альберт, следовало бы принять новость без удивления.

— До такой лирики я не опускался.

— Не поднимались, скорее, — поправил Литвинов.

— Полно вам брюзжать.

— Вернёмся к началу, — предложила Мария.