Вадим Фадин - Хор мальчиков

— Митя! — спохватилась Мария. — Что с тобой?

— Осваиваюсь с городскими видами, — улыбнулся он, всё же не пускаясь вдогонку.

— Ну, это успеешь. Выучишь каждый камешек наизусть, и город (ну что за город — как в старом анекдоте — двести тысяч народу?) надоест хуже горькой редьки. А потом — ничего, привыкнешь.

Надо было идти дальше, но мужчины, решив перекусить, звали в ближайшую пивную (имея в виду захваченные с собою бутерброды); Мария, в свою очередь, приглашала к себе. Последнего Дмитрий Алексеевич не хотел никак с чужими людьми, но и питейных заведений что-то не попадалось по пути.

— Летом откроются несколько, на свежем воздухе, — неуверенно сказала женщина.

— Осталось недолго, — обнадёжил Бецалин. — Только что ж это за Германия — без пива?

— А это не Германия, — ответила Мария. — Это ГДР.

В представлении москвича Свешникова пивные были одним из главных атрибутов немецких городов: без них будто бы никак не могли обойтись бюргеры, которым всякий вечер следовало бы проводить за доброй кружкой, за одним и тем же столом, в одной и той же компании, однако он так и не увидел, где бы это могло происходить. Немногие крохотные ресторанчики явно не годились для мужских сборищ, и на подозрении у Дмитрия Алексеевича осталось лишь заведение, обосновавшееся на центральной улице под скромным именем буфета. Единственное окно там было зашторено, а заглянуть внутрь, чтобы сразу же выйти, ему показалось неудобным; не удалось ему и понаблюдать за посетителями, входящими и выходящими: можно было подумать, что эта дверь не открывалась никогда. Правда, и любые другие наблюдения над местными обывателями дались бы с трудом: городок вечерами вымирал — не только на тротуарах не оставалось ни души, но и, что удивляло больше всего, огни в окнах, казалось, можно было пересчитать по пальцам. Когда однажды Свешников с Раисой вздумали пройтись в центр, то за время полуторачасовой прогулки, начавшейся, когда не пробило и девяти, им встретились только молодая пара, подкатившая на машине к своему дому, да респектабельный господин, которого вывел из дому старый английский бульдог.

О собаке вспомнилось, как видно, неспроста: не прошло и пары минут, как она попалась навстречу — не та, но точно такая же, только без поводка и с другим хозяином, знакомым Марии, — маленьким пожилым человеком в русской ушанке и с длинным шарфом, живописно повязанным поверх пальто. Пёс подбежал к Марии ласкаться.

— Мы приехали в Германию в один день, — сказала она о встреченном человеке.

— Удивительно, как всё получилось, — подтвердил тот, не объяснив, однако, что именно.

— Привет, малыш, — сказал Дмитрий Алексеевич собаке, присев перед ней на корточки и протягивая для знакомства открытую ладонь.

— Это Фред, — сказал хозяин.

— Привет, Фред. Ты не из любителей борьбы под ковром? Впрочем, извини, вижу, что это не про тебя. Сколько ему?

— Двенадцать.

— О, солидный джентльмен.

— Не то слово. Боюсь, что мы с ним даже и не ровесники: если перевести по нынешнему курсу, он давно меня перерос. Век бульдогов недолог. Я со страхом считаю его годы: если один из нас сляжет…

— Славно, что вы решились его привезти.

— Славно! Знали бы вы, чего это стоило… Но у меня больше никого нет.

— Вот как…

— Захар Ильич, — заметила Мария, — считает Фреда лучшим своим собеседником.

— Тот прекрасно умеет слушать и не задаёт лишних вопросов? — предположил Дмитрий Алексеевич.

— Собачники склонны преувеличивать, — снисходительно заметил Литвинов. — Какие там беседы?.. У меня у самого собака.

— Была… — с сочувствием в голосе поправил Бецалин.

— В каком смысле? — смешался Литвинов. — Что вы, она жива, здорова. Мы её оставили у знакомых, в хороших руках.

— Щеночек? — решил Захар Ильич.

— Одиннадцать лет, почти как вашему. Совершенно разумное существо, ризеншнауцер. И красавица в придачу.

— Потом, когда обживётесь, собираетесь забрать сюда?

Нет, он не собирался, да и попросту не понимал, как можно провезти такое крупное животное — оплатить отдельное купе в поезде или разориться на самолёт? Зная, что Литвиновы продали свою квартиру и, значит, приехали с деньгами, Дмитрий Алексеевич слушал эти рассуждения с недоумением и неловкостью, словно чувствуя вину и за собою; указать на Захара Ильича (вот, привёз же человек) он постеснялся.

Литвинов между тем разговорился:

— Мы, конечно, устроили репетицию, оставили её в том доме сначала всего на три дня. Знаете, одни собаки в чужих домах становятся агрессивными, другие — тоскуют, отказываются от еды. Так вот, у нас, представьте, всё сошло.