Вадим Фадин - Хор мальчиков

— Вдруг парню и в самом деле нужно помочь? — неуверенно предположил Свешников, обращаясь к Людмиле Родионовне.

Тогда-то она и сказала, изумившись:

— Ты идиот. Я не верю ни одному Райкиному слову.

— Не верю и я.

— Тем не менее ты приехал.

— При такой лёгкости перемещений…

— Обманчивой.

— О, вот от этого-то мне и страшновато. Не получится ли, как у Набокова: войдёшь — и не выйдешь?

— Ты имеешь в виду переход границы или то, куда хочешь вляпаться?

— Одно другого стоит, — проговорил он, и в самом деле не видевший тут особенной разницы: едва ступив на вокзале на родную землю, он вздрогнул от ясной мысли: «Здесь со мною может случиться что угодно».

Кое-какие пожитки он, уезжая, раздарил знакомым, кое-что — осталось Алику. Расставаться с лишними отныне предметами было бы не жалко, но с каждой вещью его связывали воспоминания, пусть и ничтожные; казалось, выброси какой-нибудь старинный пустячок — и сотрётся страница дневника. Нечто подобное Дмитрий Алексеевич уже пережил однажды, когда Раиса, придя в дом хозяйкою, со сладострастием взялась искоренять напоминания о прошлом старого жильца. Тогда ещё получалось шутить: «Сохрани хотя бы сувениры из будущего», — но теперь, когда настало и это непредвиденное время, со своей памятью ему предстояло расправиться в одиночку — и это было не лучше. С одной стороны, хорошо было б избавиться вообще от всякого скарба и ехать налегке, с другой — любая мелочь могла сгодиться на новом пустом месте. И пусть опыт говорил, что в какую местность ни попади, всегда можно прожить, обходясь лишь бритвой, зубной щёткой и сменой белья, однако собирался он всё же не в командировку.

Там, где ему предстояло поселиться, — среди людей, говорящих на чужом языке и оттого думающих по-чужому, особенно важно было иметь под рукой привычные вещи, любимые книги…

Как обойтись с книгами, Дмитрий Алексеевич пока не знал: разорить библиотеку не поднималась рука, а увезти с собою — сотни килограммов — было физически невозможно. Мало-помалу он согласился на сомнительный компромисс: взять три-четыре десятка томов, которые он мог бы перечитывать без конца (как он говорил — «золотую полку»), и лишь когда-нибудь потом, обретя постоянный адрес, заказать для остального контейнер; до той поры собрание пришлось бы доверить друзьям, умеющим заботиться о книгах.

Всё же он предвидел осложнения.

Книги, отданные на хранение их ценителю, можно считать потерянными: тот непременно сроднится с ними; только то и могло тут утешить, что они не пропадут зря и собрание останется собранием, переходя по наследству от хорошего читателя — его детям, тоже, надо надеяться, читателям, а за ними — внукам и детям внуков и детям детей внуков; станет переходить, пока вообще не переведутся читатели на земле.

Спасённая «золотая полка» представляла собою беспорядочный, на посторонний взгляд, набор: Набоков, Кэрролл, Битов, Пруст и даже кое-что для Дмитрия Алексеевича новое: купленный перед самым отъездом — по знакомству и по секрету — трёхтомник Гайто Газданова. Во время обучения на курсах читать новинки было некогда, и Свешников не трогал эти книги, жадничал, оставляя на потом, чтобы читать не урывками, а запоем; пока же он пробавлялся запасами городской библиотеки (ещё в Москве предположил, что в гэдээровском городе непременно найдётся русское чтение — и оказался прав, но лишь частично, найдя в хранилище всего два стеллажа книг на кириллице — либо давно им читанных, либо таких, что не хотелось даже брать в руки) и спрашивал себя: стоило ль уезжать в неславянскую страну?

Именно это — стоило ли рваться в бескнижные края — и спросил при встрече Вечеслов. Оказавшись в Москве, Дмитрий Алексеевич позвонил тому как ни в чём не бывало:

— Слушай, не пора ль освободить тебя от части моих книжек? Чтобы тебе не тесниться. Я бы увёз кое-что с собой: ещё одну полку.

Вечеслов, только что обрадовавшийся звонку («Митька, чёрт! Ты что, говоришь из своей Неметчины?.. То есть как — с Леонтьевского? Ты — здесь? Насовсем?»), сразу поскучнел:

— Да стоит ли таскать их взад-назад?

— Жить-то надо…

— Но ведь ты — живёшь? Кстати, как?

— Стыдно сказать, живу неплохо. Ведь я же писал тебе.

— Не писал, нет, я не читал, не получал…

— Обидно… Но тогда, выходит, я прикатил вовремя: расскажу всё в лицах, — пообещал Дмитрий Алексеевич скороговоркой, пытаясь попутно сообразить, действительно ли писал такое Вечеслову или, выговорившись в письме самому себе, потом уже не захотел повторяться. — А письма… Верно замечено, что наши письма идут по России с такой скоростью, словно их несут пешие курьеры. Разгадка проста: заграничные конверты, как говорят, вскрывают в поисках хотя бы какого-нибудь содержания.