Вадим Фадин - Хор мальчиков

Свешников развёл руками: и хотел бы задержать, да не смеет перечить даме.

Спугнутая Раиса больше не появилась, но не случайно же, не напрасно удостоился Свешников её визита: продолжение, он знал, последует, и поскольку дурные новости лучше узнавать пораньше, чтобы успеть совладать и с собою, и с ними, он собирался сам пойти к ней — пусть и не имея приличного предлога, — пока не разозлился на себя за этакое дамское нетерпение, заставляющее нарушить пусть и добровольный, но — карантин. Последний, вдобавок, затянулся: Дмитрий Алексеевич провёл взаперти ещё и второй день — ожидая Марию, которой наверняка не терпелось поделиться с ним впечатлениями, но которая так и не появилась. Теперь к ней, а не к Раисе нужно было спешить в первую очередь, и он отправился следующим утром — пораньше, чтобы не разминуться, — и только по дороге усомнился (ему показалось — побледнев): «Как бы в такой час не застать там вчерашнего гостя», — и едва не повернул назад. Ничего подобного до сих пор не приходило ему в голову да и сейчас осенило уже ввиду цели, в первой же части пути мысли его были беспечны: он так изумлялся возвращённой свободе, словно был отпущен после не дней, а долгих недель заточения, и оттого, что двери открылись ему вдруг, неожиданно, всё не смел поверить, что вновь стал вольным человеком.

Излишне говорить, как приятно стало узнавать знакомые места и предметы, недоступные накануне, — не одни рододендроны в палисадниках, но и безумные причёски панков, и незрячий остов бывшей то ли фабрички, то ли мастерской, и даже надоевший манекен на унитазе в витрине хозяйственного магазина. Между тем город за двое суток отсутствия в нём Дмитрия Алексеевича не только сохранил старые приметы, но и обзавёлся новою: у дверей универмага вертел ручку своего доисторического аппарата шарманщик — совершенное для москвича чудо, — у которого не было в помощниках ни мартышки, ни попугая, чтобы вытаскивать билетики «со счастьем», зато музыка оказалась той же самой, что его собратья когда-то разнесли по России: «Разлука ты, разлука…».

«Не хватало, чтобы здешние пьяницы распевали “Шумел камыш”, — подумал Дмитрий Алексеевич, до сих пор не встретивший ни одного пьяного немца. — А впрочем — разлука…»

Новые сомнения оказались настолько серьёзными, что он не стал сразу подниматься к Марии, а придумал для начала бросить в окошко камешек; увы, ничего подобного не нашлось на чистой немецкой улице (в двух кварталах позади, он видел, продавались абрикосы — но не возвращаться же было из-за косточки), и лишь нескоро ему попался огрызок карандаша.

Мария выглянула сразу — и была одета не по-домашнему.

— Собираешься уходить или пришла? — резче, нежели хотелось, спросил Свешников.

— Ты поднимешься?

— Если ты уходишь, то нет.

— А кофе?

Раз Мария собралась уходить, то теперь и угощение собрала на скорую руку: они быстренько выпили по чашке, и Свешников, возомнивший было, что зван для объятий, поскучнел. «Кофий нынче пила, и без всякого удовольствия», — припомнилось ему.

— Вижу, ты не хромаешь, — заметила Мария уже на улице.

— На мне и всегда-то всё заживало как на собаке. А тут — простой ушиб… Так что — веди, идём, куда прикажешь… Ты ведь собралась куда-то?

— Проведать тебя.

— Милости просим…

— Чайную церемонию мы как будто уже провели, правда?

— Увы, так. Увы — потому что обряды полезны даже и для всякого дела.

Сегодня Дмитрий Алексеевич в который раз собирался завести разговор о своём — его и Марии — дальнейшем устройстве; для этого и сгодился бы чайный или кофейный стол, за которым неуместны поспешные слова: медлить в постном диалоге удобно не всегда, зато в застолье всем полагается ждать, покуда вы не размешаете ложечкой несуществующий сахар. Он очень ценил позволение таких будто бы нечаянных пауз, оттого что и в прошлой его жизни, на службе, иной раз не хватало какой-нибудь заминки, чтоб и самому перевести дух в споре, и сбить с ритма оппонента, да только не в советских правилах было сдабривать деловые совещания хотя бы каким-нибудь угощением, хотя бы копеечною водичкой, и он иногда жалел, что не курит: возня с трубкой, её вдруг понадобившееся раскуривание представлялись добрым средством для оправдания задержки нужного слова.

Пока же, отвергнув застолье, они побрели прочь от жилища Марии, незнамо куда, и Свешников, ненужно посмотрев на часы, посетовал про себя: «Что за жизнь мы ведём! Я бездельничаю, время проходит, а мы всё гуляем, как малыши на бульваре. Не хватало ещё взяться за руки…» Тотчас его фантазии, успевшей нарисовать вереницу детей, парами, сцепившись ладошками, бредущих за воспитательницей «из бывших», старушкой со знанием французского, была явлена пародийная иллюстрация: на супротивном тротуаре он углядел немолодую пару, именно так, ручка в ручку, и совершавшую утренний променад.