Анна Исакова - Ах, эта черная луна!

— Уютно у вас, — сказала Мали, с интересом оглядывая простирающийся за занавесом пустырь с высокими и низкими кучами мусора.

— Плохое место, — не согласилась с Мали цыганская королева. — Мы привыкли к зелени, к лесу, к реке.

Мали было странно слушать эти жалобы. Густая зелень, лес и река принадлежали ее воспоминаниям, в которых цыган, между тем, не было.

— Если бы здесь был лес, — вежливо ответила Мали, — были бы грибы и ягоды, а так — одни тыквы, дыни и арбузы.

Наверное, и цыганской королеве было странно слушать жалобы гостьи, потому что в ее воспоминаниях о цыганских грибах и ягодах не было наряженных в выцветшие парижские крепдешины дам.

Столом служил брошенный на землю платок. Угощали баранками, конфетами-леденцами, халвой и липкими местными лепешками в меду. Лепешки подавали в картонной крышке от обувной коробки. Чайник закипал на разложенном тут же костерке. Цыганская королева хлопнула в ладоши и что-то крикнула подбежавшей девчушке. Та ответила гортанно и убежала вприпрыжку. Потом прибежала с разномастными пиалами в подоле. Адина попросила разрешения поиграть с девочкой.

— Иди играй! — позволила хозяйка и снова что-то крикнула в пустоту. За занавес тотчас набежало большое количество глазастых заморышей, после чего Чок и Адина исчезли, как та пудреница.

— Безопасно ли играть тут, на пустыре? — заволновалась Мали.

— Не волнуйся, — сказала цыганка, — что должно случиться, то случится, а на пустыре это случается реже, чем в другом месте.

— Так зачем же вы все-таки пришли? — спросила цыганская королева после того, как чай был выпит и баранки съедены.

Мали чуть было не ляпнула про пудреницу, но София вовремя остановила ее взглядом.

— Мы пришли, чтобы понять, что такое цыгане, — сообщила она предельно откровенно.

— За цыганской правдой пришли? — усмехнулась цыганка и замолкла.

Она молчала минут семь. Мали собралась было уже идти восвояси, но тут цыганка вдруг оживилась.

— Расскажу вам одну историю. Это правдивая история. Я ее слышала от своей матери, а при ней все это и приключилось.

Мы ходили тогда по Галиции. Попали в дикое место. Хозяин себе барин, власти далеко. У хозяина банда головорезов. Скучное место. Собрались уходить. Цыганам нужен праздник, базар, веселье. И вдруг пропал у барина конь. Тут же обвинили цыган, и трех самых сильных мужчин посадили в панский погреб. Мы погреб осмотрели — не достать оттуда никого. Дерево, железом обитое, и собаки злые. Мы ушли. А один из задержанных цыган сказал хозяину: «Нас сгноишь и коня не найдешь. Отпусти меня, я коня приведу».

Отпустил его хозяин, и цыган исчез. Побили крепко двух остальных.

«Если не вернется ваш товарищ, повесим вас обоих», — сказали.

Второй цыган говорит: «Отпусти, найду коня и беглого приведу».

Подумал хозяин и отпустил его. И он тоже пропал. Пришли за третьим, вешать повели. Он говорит: «Я тебе покажу, где твой конь пасется, потому что никто этого коня не крал». «Все равно повешу», — сказал хозяин. «Знаю, что повесишь, а только мне надо тебе цыганскую правду показать». Приводит он хозяина в овраг. Трава там высокая, и конь хозяйский по ней катается. «Это дружки твои его подкинули, думали, я тебя пощажу, — сказал ему хозяин. — А я тебя все равно повешу». «Вот это и есть цыганская правда, — сказал цыган. — Конь цел, а цыгана все равно вешать будут».

— Так значит, цыгане все-таки украли коня? — спросила София.

— Не знаю, — ответила цыганка. — Если бы цыгане его своровали, ни за что бы не возвратили.

— Но ведь на волоске оказалась человеческая жизнь! — возмутилась Мали.

— А человеческая жизнь — она все время на волоске. За нее ни один цыган гроша ломаного не даст, не то что коня.

Чайник опять закипел, и они выпили еще по пиале чая.

— Как зовут младенца? — спросила цыганка.

— Любовь.

— Хорошее имя. Дай-ка ее мне.

Мали опасливо протянула цыганке спеленутую Любовь.

— Туго пеленаешь, — пожурила ее цыганка. Потом она вытащила из-под подушек баночку с сурьмой и насурьмила младенцу бровки, что-то при этом приговаривая.

— Хорошая Любовь будет, — сказала и провела черную черточку по детскому лбу, — сама любовь дарить будет, но об нее не обожжется. Не тронет ее любовь. Но ты это и так знаешь.

Мали спешно протянула руки и, забрав ребенка, прижала его к груди.

— Где же мои хулиганы? — начала беспокоиться София.

Она потянулась к сумке, где лежали часы, но сумки на месте не оказалось.

— И сумки нет, — сказала София растерянно.