Юрий Поляков: Совдетство

Зато трое граждан, развернув во всю ширь потрескивающие газетные листы, читали: один – «Правду», второй – «Труд», третий – «Известия». Из траурных рамок строго и одинаково смотрели три покойных маршала, сплошь в чешуе наград, явно очень тяжелых. С такой парадной сбруей Рокоссовский, наверное, не смог бы, как и средневековый рыцарь без помощи оруженосца, сесть на коня. Нашим заслуженным полководцам в таких случаях на выручку приходили ординарцы, они так, видимо, и называются, потому что без их помощи командир, надевший все свои награды, шагу ступить не может…

Тут я заметил, что маршал Победы тоже подстрижен «под бокс», но ему эта прическа, в отличие от меня, очень идет, сообщая дополнительную мужественность. Наверное, если бы у меня на груди висела хотя бы одна медаль «За отвагу», никто на улице не обратил бы внимание на мою прическу: все гадали бы, откуда у школьника боевая награда? Может, он – то есть я – пустил под откос фашистский состав, как Валя Котик, или взорвал гранатой себя и фашистов, как Саша Бородулин… Но война давно кончилась, и медаль в наши мирные времена не заслужишь. Разве что – за образцовое окончание школы… Но судя по Вовке Петрыкину, дело это тоже ненадежное.

Тем временем послышалось кряхтение, и бровастый старик с орденскими планками на летнем пиджаке сложил «Правду», убрал ее в карман и погладил по белобрысой голове бледную внучку, беззвучно томившуюся в очереди.

– М-да… Уходят титаны… – задумчиво сказал ветеран прокуренным басом. – Кто в бой поведет, если что?

– Думаете, может дойти и до этого? – опасливо выглянул из-за развернутого «Труда» отец укрощенного вождя краснокожих.

– А что тут думать! Вот, в «Правде» пишут, – дед хлопнул себя по карману, – на границе ФРГ и Чехословакии нашли большой склад оружия. Готовят, сволочи, контрреволюцию. Они давно к чехословакам приглядываются…

– Да вроде бы там укрепили руководство? – засомневался папаша. – Дубчек вот в Москву прилетал…

– А толку? Поздно мы с Новотным спохватились! Ох, поздно! – послышался из-за «Известий» гортанный кавказский голос. – Еще когда Сланского при Сталине убирали, надо было глубже копать и под корень рубить!

– Куда уж глубже! А Дубчек, мне кажется, – твердый коммунист! – возразил папаша, шурша «Трудом».

– Когда кажется, креститься надо! Дубчек – такой же скрытый троцкист, как и Сланский! – проскрежетал ветеран.

– Сталин бы такого безобразия не потерпел! Вах! Распустились они там, а еще соцлагерь называются! Тенгиз, не озорничай!

«Известия» с шумом легли на стол, и рыжий грузин с носом, начинающимся сразу из-под челки, погрозил пальцем пухлому черноглазому мальчику, пытавшемуся джигитовать на деревянном коне.

– Правильно, кацо! – поддержал ветеран. – Этот Дубчек всех еще удивит. Я там воевал, Прагу брал. Гнилой народец. За пиво с кнедликами мать родную продадут…

– Можно? – Я осторожно протянул руку к «Известиям».

– Нельзя! Я еще не кончил! – поморщился грузин.

– Молодец, паренек, прессой интересуешься! – похвалил меня дед. – Но читать надо только «Правду». В других газетах все то же самое: тех же щей пожиже влей! Понял?

– Понял!

– Бери, мальчуган, просвещайся! – и он, достав из кармана, щедро протянул мне свою газету с тремя орденами, нарисованными рядом с названием.

– Спасибо!

– На здоровье!

Я, выскочив из парикмахерской, свернул в ближайшую подворотню, длинную и темную, точно тоннель, который вел к светлой прогалине, зажатой между бревенчатыми и кирпичными стенами. Двор зарос травой и высокими кустами с крапчатыми стеблями, кисленькими на вкус, особенно весной. На круглой клумбе, обложенной наклонными кирпичами, цвели георгины, фиолетовые, как фантики от леденцов «Космос». В цветах, урча, рылись мохнатые шмели, отяжелевшие от меда.

Здесь, как и во всех дворах, имелся доминошный стол с лавками. Расправив газету, я принялся за работу: тут самое главное – правильно загнуть края, иначе треуголка развалится прямо на голове. Дядя Коля умеет складывать шесть фасонов, я пока – только два: наполеоновскую, с длинными концами, и квадратную, поменьше. Ее-то мне с третьей попытки и удалось смастерить. Нахлобучив шапку на самые глаза и нацепив для полной неузнаваемости темные очки, я повернулся, чтобы идти на улицу, но услышал над собой грубый смех:

– Пацан, а волына-то у тебя есть?

В окне второго этажа, просунувшись между цветочными горшками, дымил папиросой краснолицый мужик. На его голой груди я рассмотрел синюю наколку: церковь с бесчисленным количеством куполов.