Юрий Поляков - Совдетство

– На-кась, только не обварись! Присядь – подавишься!

– Я опаздываю!

– Стой, я тебе с собой заверну.

…Обжигая язык хрустящим сладким хлебом с молочной мякотью внутри, я прыгал через ступеньку, понимая, что могу безнадежно опоздать и тогда очередь придется занимать заново. Ногой открыв дверь, я выскочил на улицу и в ужасе застыл: на старушечьей лавочке у подъезда как ни в чем не бывало сидели давешние хулиганы. «Морячок» также крутил в пальцах финку, а «второгодник» наматывал на кулак ремень. И снова вокруг ни души: хоть кто бы вышел прогуляться… Нет, работает страна, план дает, коммунизм строит, а железнозубый участковый Антонов на своем мотоцикле ищет преступность в другом месте.

– Ну, как там бабушка? – ласково спросил Корень.

– Хорошо… – давясь хлебом, прохрипел я.

– Прожуй! – участливо посоветовал он. – А что это у тебя там? – он кивнул на газетный сверток, промокший масляными пятнами.

– Ситник жареный.

– На молоке?

– Угу.

– С сахаром?

– Угу.

– Оставишь!

– Причаливай, внучек! Разговор есть! – усмехнулся «морячок», подвинулся, освобождая для меня место, и ткнул в лавку финкой, чтобы я сел между ними.

– Я в парик-кмахерскую оп-паздываю…

– Не волнуйся, американец! В морге тебя подстригут!

…В парикмахерскую я все-таки успел, хотя очередь свою чуть не пропустил, вбежав в зал в тот самый момент, когда потный папаша, занимавший за мной, пытался оторвать от коня вождя краснокожих, но тот намертво вцепился в лошадиную шею.

– Сынок, пойдем, кресло освободилось! Ну, пожалуйста!

– Не-ет! – отвечал парень утробным рыком.

– Мама сейчас из магазина придет и тебя налупит!

– Тебя она налупит!

Общественность наблюдали за этой неравной схваткой с молчаливым интересом, взрослые явно сочувствовали несчастному отцу, а дети смотрели с пугливым восхищением, не веря, что можно вот так роскошно изгаляться над родителем. Немолодая парикмахерша в белом, как у медсестры, халате стояла у входа в зал. Поджав густые лиловые губы, она нетерпеливо похлопывала узкой металлической расческой по ладони. На голове у нее возвышалось затейливое черноволосое сооружение, которое Лида называет «халой». Это такие плетеные булки. Наконец парикмахерша не выдержала:

– Гражданин, задерживаете обслуживание! Люди сидят-ждут, и у меня план, между прочим, горит. Или вы со своим собственным ребенком справиться не можете?

– Не могу!

– Тогда извините-подвиньтесь! Чья следующая очередь?

– Моя!

Народ с удивлением посмотрел на меня, мол, а это еще кто такой? В глазах общественности я выглядел самозванцем, нагло лезущим туда, где не стоял, а это для советского человека – явление недопустимое. Понять их можно: они пришли в парикмахерскую, когда я уже умчался к бабушке, и не подозревают, что я честно занимал за мамашей с самосвалом.

– А это еще кто такой вырядился? – строго спросил ветеран с газетой.

– Стань в конец, парень! – потребовал грузин в большой кепке.

Очередь помрачнела, словно грозовая туча, наползшая давеча на Москву.

– Я занимал… Я погулять выходил… Я только…

– Вот и гулял бы дальше, умник! И где вас только врать учат?

– Скажите им! – с мольбой обратился я к потному папаше.

– Правильно… Он перед нами стоял! – подтвердил бедный отец: ему удалось оторвать сына от конской шеи, но тот, изловчившись, намертво обнял ноги деревянного скакуна.

– Ну, тогда другое дело! Тогда конечно… – закивали ожидающие, буквально посветлев лицами. – Мальчик совершенно не врет! Очень приличный и хорошо одетый ребенок!

– Молодец, – похвалил ветеран. – Если прав – не уступай!

– Значит, говоришь, твоя очередь? – уточнила мастерица, смерив меня взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Моя.

– Тогда пошли, модник! Курточку сними. На крючок повесь. Не бойся – не украдут. Авоську свою туда же. В Сухуме брали?

– Ага.

Она усадила меня в кресло, похожее на зубоврачебное, и чуть опустила подставку для ног, очевидно, до меня стригся какой-то малолетний карапет. На полированной полке перед креслом были разложены инструменты: железные расчески с зубьями разной частоты, ножницы трех видов, опасная бритва и лохматый помазок, совсем неуместный в детской парикмахерской. Отдельно стоял пузырек, обмотанный резиновой трубкой с «грушей» на конце. Казалось, этот оранжевый удавчик уже проглотил один пузатый флакон с одеколоном и теперь обвился вокруг второго, чтобы сожрать и его. Сбоку, на стене, висела крупная фотография по-взрослому причесанного мальчика (такие поют по телевизору в детском хоре), а рядом – треугольный вымпел с золотой бахромой – «За победу в социалистическом соревновании».