Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Да, Москва — город уникальный, таких больше нет, — произнес Станислав. — Жаль, что из-за эпидемии мне не удалось тебе его по-настоящему показать.

— Но ты же покажешь, когда она кончится? — с надеждой покосилась на него Соланж.

— Но мы собирались сразу уехать.

— А кто нам мешает остаться на несколько дней.

— Посмотрим, — внешне бесстрастно пожал плечами Станислав. Но ему была приятна эта ее просьба.

— Странно, я до сих пор не воспринимала тебя русским, — задумчиво произнесла Соланж.

— Интересно, кем же ты воспринимала меня?

— Даже точно не знаю. Может, американцем, может французом. Даже иногда немцем.

— Почему немцем? — удивился он. — Кроме нескольких слов не знаю немецкий.

— Когда мы были с тобой в Германии, ты был совсем, как немец.

— Вот не предполагал. Наоборот, там я чувствовал себя немного чужим.

— Внешне это было незаметно.

Святослав ненамного задумался.

— А в России ты ощущаешь меня русским?

— Сначала не ощущала, а теперь ощущаю.

— И в чем это проявляется?

Соланж бросила на него пристальный взгляд и тоже задумалась.

— Я не знаю.

— Не знаешь? — почему-то удивился он.

— Просто я стала это чувствовать, а почему — не понимаю. Хотя постой, я вижу, что тебя здесь все родное.

— Когда я уехал из России, — мне тогда было всего двадцать пять лет, я твердо решил, что отныне не буду ни русским, ни американцем, ни кем-то еще иным, а просто буду человеком мира. Это гораздо важнее национальности.

— И у тебя получилось?

— Думал, что да. Но сейчас ты говоришь, что видишь во мне русского.

— Да, вижу, — подтвердила Соланж.

— Получается, что я не справился с поставленной задачей.

Соланж, как это нередко делала, забавно сморщила нос.

— А это плохо быть русским? — поинтересовалась она. — Вот я француженка и вроде это очень хорошо. Когда люди об этом узнают, у них появляется ко мне повышенный интерес. И я иногда этим даже пользуюсь.

— Я вовсе не стыжусь, что я русский. Просто не желаю внутри чувствовать себя таковым. Национальность — это один из самых сильных видов самоограничения и самообмана.

— Никогда так не думала о себе. Я люблю Францию и мне приятно быть француженкой. Но это мне совсем не мешает сниматься в Голливуде. И я с удовольствием снимусь в русском фильме, если ты успешно проведешь переговоры.

— Быть русским — это немного другое, — сказал Святослав.

— Да? — удивилась француженка. — Объясни.

Святослав вздохнул. Ему не нравился этот разговор, но он не знал, как из него ловко выйти.

— Русские — это особая нация.

— И в чем же?

— Русским не нравятся быть русскими, но при этом они очень гордятся, что они русские.

— Как это? Разве одно не противоречит другому?

— Противоречит. Но здесь в России это никого не смущает. Наоборот, на таких противоречиях держится вся национальная психология.

Соланж задумалась так глубоко, что на идеально гладком лбу появилось несколько несвойственных ему складок.

— Я не могу этого понять, — сообщила она плоды своих размышлений.

— А я не могу объяснить. Но все именно так, как я говорю.

— Знаешь, Святослав, мне было бы интересно сыграть такой противоречивый образ русской женщины. Хотя пока не представляю как.

— А мне — сделать такой фильм. Но я тоже пока не представляю как. Таких попыток в истории было немало, но не помню ни одну по-настоящему удачную. Наверное, обычному режиссеру это не под силу.

— А кому под силу?

— Не представляю. Возможно, требуется сверх гений.

— А ты, я так понимаю, себя им не считаешь, — вдруг насмешливо улыбнулась Соланж.

Святослав ощутил обиду. Да, он не гений, но многие считает его талантливым представителем новой кинематографической волны. И Соланж это прекрасно известно. И могла бы в таком случае пощадить его самолюбие. Тем более, последний его фильм оказался весьма провальным, он даже не покрыл затраты на его производство. И теперь попробуй найти инвестора в Америке. Вот потому и приходится вести переговоры с российскими продюсерами. Не будь этой неудачи, он бы ни за что не стал этого делать. Меньше всего ему хочется снимать тут.

Соланж почувствовала его настроение и дотронулась до руки.

— Не обижайся, милый, ты же знаешь мой язычок. Скажу, а потом жалею. Кстати, мы что-то очень долго едем. Случайно не в Сибирь.

Святослав посмотрел в окно. И увидел впереди знакомый дом, точнее, сначала был высокий непроницаемый забор, а уже за ним просматривалась крыша самого строения. Три года назад, когда он ненадолго заехал в Россию, то провел тут одни сутки.