Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— Да откуда я знаю. Могут все конфисковать, а могут и убить. Или забыла про русский бунт — бессмысленный и беспощадный. А люди доведены до предела.

— Так зачем вы их доводили?

— Хватит, Софья, дискутировать на пустые темы. Не могут же все жить хорошо. Если один живет хорошо, значит, пятеро живут плохо. Такая вот арифметика.

— Мне она не нравится.

— Но она есть и никуда от нее не деться. Я хочу, чтобы ты знала, что не исключено, что собираться придется в крайней спешке.

— А если я откажусь?

Ратманов неожиданно громко засопел.

— Я уеду один. Боюсь, что в этом случае я перестану считать тебя своей женой. Если мы супруги, то должны быть вместе и в горе и в радости, где я, там и ты. Разве не так?

— Но я могу сказать тебе то же самое. Если я хочу остаться здесь, значит и ты должен остаться.

— Уж не попала ли ты под влиянием нашего карбонария? — подозрительно посмотрел Ратманов на жену.

— Здесь мой дом и моя работа — вот и все объяснение. Алексей тут ни при чем.

— Я думал, ты обрадуешься.

— Извини, если не оправдала твоих надежд.

— Я должен понимать твои слова, что ты не поедешь?

— Я что-то сильно устала, мне надо отдохнуть, — сказала Софья Георгиевна. — Я теперь ни минуту не смогу быть спокойной. Извини, но я сейчас пойду. В конце концов, не завтра же мы уезжаем. Когда настанет время, тогда и решим.

— По мне хоть бы и завтра, — пробормотал Ратманов. — Пойду что-нибудь выпью. Однажды ты сильно пожалеешь о своем решении.

Ратманов быстро пошел в сторону дома. Софья Георгиевна присела на лавку. Что-то ее жизнь окончательно слетает с накатанных рельсов. Когда она ехала сюда, то и предположить не могла, чем все это для нее обернется.

Катя уехала, Герман Владимирович и Ростик проводили ее. Перед самым отъездом девушка вдруг стала так горячо целовать молодого человека, что это явно превышала обычную практику поцелуев перед расставанием. Это заставило Ростика сильно покраснеть. Его дедушка лукаво посмотрел на него.

— Это не похоже на обычное прощание, внучек, — произнес он.

— Мы друзья, — пробормотал Ростик.

Герман Владимирович обнял внука за плечи.

— Друзья, так друзья, — сказал он. — Она хорошая девушка. И я надеюсь, что у нее все сложится замечательно. А вот для нас главное другое.

— Что же по твоему?

— Мы сделали доброе дело. А это дорогого стоит. Была такая пьеса: «Спешите делать добро». Замечательное название. Я очень долго делать добро не спешил. А когда опомнился, уже мало что мог сделать. Поэтому, Ростик, не упусти своего шанса, как можно больше делай добро. Тогда в конце жизни у тебя будет совсем другое ощущение, чем у меня.

— Дед, мне всегда казалось, что ты много делал добра.

— Ты далеко не все знаешь. О некоторых своих поступках мне даже вспоминать не хочется. Они так и уйдут в небытие вместе со мной. Прошу тебя, постарайся, чтобы у тебя таких деяний было бы как можно меньше. А в тебе излишек непримиримости. А она никогда не ведут к добру.

— Я непримирим к врагам. А как еще к ним относиться.

Герман Владимирович внимательно посмотрел на внука.

— Это самая большая и извечная проблема. Враги служат оправданием для непримиримости, ненависти, жестокости. Какое уж тут добро. Вот человек незаметно для себя и погружается в непроницаемую тьму зла.

— Так что же, быть добрым к тем, кто сам хочет тебя уничтожить. Ты это предлагаешь.

— Некто спросил у Конфуция: «Правильно ли говорят, что за зло нужно платить добром?» Он ответил: «За добро надо платить добром, а за зло — по справедливости». Лучше этого высказывания на эту тему, Ростик, я не встречал. Мое тебе напутствие: никогда не отвечай злом на зло. Это путь в бездну. Отвечай по справедливости.

Юноша насупился.

— Не знаю, дед, это очень сложно. Наше движение исповедует другой подход — этот режим должен быть уничтожен так, чтобы не мог бы возродиться.

— Я тебя понимаю. Только есть большая опасность, что этот режим не возродится, зато появится другой, ничуть не лучше. Ты даже не представляешь, насколько зло — плодородная почва, нигде не бывает так много всходов, как на ней. Вот только растения эти уж больно ядовиты.

— Вот увидишь, дед, мы не позволим, чтобы эта растительность стала бы снова прорастать.

Герман Владимирович грустно посмотрел на внука.

— Так все поначалу говорят, но затем обстоятельства и искушения все меняют. Дай бог, чтобы ты явился бы исключением. Честно тебе скажу, я их почти не видел. А вот числу перерожденцев нет конца. Ладно, пойдем в дом, мне надо прилечь.