Элиф Шафак - 10 минут 38 секунд в этом странном мире [litres]

– Люди, прекратите психовать, – покачала головой Налан. – Как окажемся в городе, сможем скрыться. Я найду проулок, в котором мы станем невидимыми!

Саботаж посмотрел в окно. Водка действовала на него в три этапа: сначала он испытал восторг, затем страх и дурное предчувствие и наконец – меланхолию. Он опустил стекло. Ворвавшись внутрь, ветер заполнил тесную кабину. Саботаж изо всех сил старался сохранять спокойствие, но совершенно не понимал, как им удастся увильнуть от полиции. И если его поймают с трупом и кучкой сомнительных женщин, что он скажет жене и своим ультраконсервативным родственникам?

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. В бесконечной тьме Лейла представилась ему не взрослой женщиной, а еще совсем девочкой. На ней была школьная форма, белые гольфы и красные туфли со слегка сбитыми носами. Она быстро помчалась к дереву в саду и, опустившись на колени, собрала горсть земли, сунула ее в рот и начала жевать.

Саботаж так и не сказал ей, что видел, как она это сделала. Он был поражен: с чего вдруг человек решил есть землю? Спустя некоторое время он заметил порезы на внутренней части ее предплечий и подумал, что, возможно, на руках и бедрах они тоже есть. Он забеспокоился и принялся расспрашивать ее об этом, но Лейла только пожала плечами: «Ничего страшного. Я знаю, когда нужно остановиться». Это признание – а это, конечно, было признание – лишь усилило тревогу Саботажа. Он прежде всех и явственнее всех видел, как она страдает. На него навалилась тяжелая густая тоска – сердце сжал невидимый кулак. Эту тоску он прятал от всех и лелеял все эти годы, ведь что такое любовь, если не забота о чужой боли – такая же, как о своей собственной? Он протянул руку, и девочка, сидевшая перед ним, исчезла, словно видение.

Саботаж Синан очень о многом сожалел в своей жизни, но ничто не могло сравниться с тем чувством сожаления, которое он испытывал, так и не признавшись Лейле. С самого детства в Ване, когда они каждое утро ходили в школу и небо над ними постепенно светлело до голубизны, когда они разыскивали друг друга во время перемен, летом бросали камни с берега великого озера, а зимой сидели бок о бок у садовой стены, разглядывая картины американских художников и сжимая в ладонях кружки с дымящимся салепом , с тех самых давно ушедших дней он был влюблен в нее.

В отличие от дороги из Килиоса, стамбульские улицы даже в этот ранний час пустыми назвать было трудно. «Шевроле» трясся мимо домов – квартал за кварталом, – их окна были темными и пустыми, словно дыры в зубах или зияющие глазницы. То и дело перед пикапом возникало нечто неожиданное: бродячая кошка, заводской рабочий, возвращающийся с ночной смены, какой-нибудь бездомный, отыскивающий окурки у дорогого ресторана, забытый зонтик, порхающий по ветру, наркоман, стоящий посреди дороги и улыбающийся тому, что видит только он. Проявляя еще бо́льшую бдительность, чем раньше, Налан нагнулась вперед и была готова в любой момент свернуть.

– Что случилось с этими людьми? – ворчала она себе под нос. – В такое время они должны спать.

– Не сомневаюсь, то же они думают и о нас, – отозвалась Хюмейра.

– Ну, у нас важное дело.

Налан поглядела в зеркало заднего вида.

Вдобавок к дислексии Налан страдала еще и диспраксией. Ей было непросто получить водительские права, и хотя замечание Хюмейры было грубоватым, нельзя сказать, что оно совершенно не соответствовало действительности. Налан флиртовала с инструктором по вождению. Совсем чуть-чуть. Хотя с тех пор она ни разу не попадала в аварии. А это не так уж и просто в городе, где на один квадратный ярд приходится куда больше водителей-нарушителей, чем подземных византийских сокровищ. Налан всегда считала, что в некотором смысле вождение можно сравнить с сексом. Чтобы в полной мере испытывать от него удовольствие, не нужно торопиться, зато нужно учитывать, что происходит с другой стороной. Уважай дорогу, плыви по течению, не соревнуйся и не пытайся доминировать. Но в этом городе полно маньяков, мчащихся на красный свет и заезжающих на аварийные полосы так, словно им жить надоело. Иногда, потехи ради, Налан ехала за такими вплотную, в нескольких дюймах от их бамперов, мигала фарами и гудела в клаксон. Она подбиралась на такое опасно близкое расстояние, что могла наблюдать за глазами водителей в зеркалах заднего вида – над болтающимися освежителями воздуха, футбольными вымпелами и четками из цветных камешков – и видеть выражение ужаса, когда до них доходило, что их преследует женщина и что эта женщина, может быть, трансвестит.