Элиф Шафак - 10 минут 38 секунд в этом странном мире [litres]

– Разве больше никто не видит меня на луне? – спросил Саботаж, раскачиваясь на пятках и колеблясь всем телом, словно рябь на воде.

– Тсс, дорогой мой! – попыталась унять его Хюмейра.

– Видели или нет?

– Да-да, – ответила Зейнаб-122. – Видели.

– А сейчас там ничего нет, – продолжал Саботаж; теперь его глаза смотрели вниз, а на лице отражалось отчаяние. – Раз – и нет. Именно это происходит, когда ты умираешь?

– Ты здесь, с нами.

Хюмейра открыла термос и предложила ему кофе.

Саботаж несколько раз глотнул, но не успокоился.

– Я говорил неправду, когда сказал, что это место меня не пугает. У меня от него мурашки по спине.

– И у меня, – тихо ответила Хюмейра. – Я храбрилась, когда мы только выезжали, но сейчас это прошло. Думаю, меня еще долго будут мучить кошмары.

Им было стыдно оттого, что никто не помогает Налан, но все четверо беспомощно стояли бок о бок и наблюдали, как комок за комком в сторону летит почва и как нарушаются те мало-мальские порядок и покой, что были здесь до них.

И вот могила раскопана. Саботаж и его подруги сбились в кучку у земляного холмика, они боялись заглянуть внутрь, в черную яму. Все еще боялись.

Налан, тяжело дыша, выбралась из углубления, которое раскопала, она была вся испачкана землей. Налан вытерла пот со лба, не подозревая, что размазывает по лицу грязь.

– Спасибо за помощь, гады ленивые! – сказала она.

Никто не ответил. Они боялись говорить. Согласиться на безумный план и запрыгнуть в грузовик – настоящее приключение, да и для Лейлы хорошо. Но теперь всех их внезапно сковал первобытный страх, данные ранее клятвы имели мало веса посреди ночи и в присутствии трупа.

– Вперед. Давайте вынем ее оттуда. – Налан направила свет фонаря в могилу.

Он выхватил несколько древесных корней, извивавшихся, словно змеи. На дне могилы виднелся саван, усеянный комками земли.

– Как так – почему без гроба? – спросила Джамиля, когда осмелилась сделать шаг вперед и посмотреть вниз.

– Гроб – это христианское, – покачала головой Зейнаб-122. – Мусульмане хоронят своих мертвых в простом саване. И ничего больше. В смерти все равны. А как народ поступает у тебя на родине?

– Я никогда раньше не видела покойника, – призналась Джамиля запинающимся голосом. – Только маму. Она была христианкой, но перешла в ислам, когда вышла замуж… хотя… о ее похоронах много спорили. Папа хотел, чтобы хоронили по исламскому обычаю, а тетя – по христианскому. Они поссорились. Отвратительная история.

Зейнаб-122 кивнула, и печаль окутала ее, словно плащ. Для нее религия всегда была источником надежды, стойкости и любви. Неким лифтом, поднимавшим ее из темного подвала на свет духовности. Ей было больно от мысли, что этот же лифт способен, напротив, опустить других людей на самый низ. Учения, которые согревали ей сердце и сближали с человечеством, вне зависимости от убеждений, цвета кожи или национальности, можно интерпретировать так, что они послужат разобщению, смятению и раздору между людьми, посеют семена враждебности и приведут к кровопролитию. Если в один прекрасный день Бог призовет ее и разрешит побыть немного в Его присутствии, она непременно задаст Ему один простой вопрос: «Почему Ты так часто позволяешь людям не понимать Себя, мой прекрасный милосердный Бог?»

Ее взгляд медленно скользнул вниз. Зрелище заставило ее резко прекратить размышления.

– На саване Лейлы должны быть деревянные доски, – сказала она. – Почему ее тело не защищено?

– Полагаю, могильщикам было безразлично. – Налан отряхнула ладони и обратилась к Зейнаб-122: – Ладно, прыгай вниз!

– Что? Я?

– Мне нужно быть здесь, чтобы тянуть веревку. Кому-то нужно спрыгнуть туда. Ты ниже всех.

– Вот именно. Мне туда нельзя. Если я прыгну, то оттуда уже не выберусь.

Налан обдумала это. Потом посмотрела на Хюмейру – слишком полная, на Саботажа – слишком пьян, и наконец на Джамилю – слишком слабенькая.

– Ладно, полезу сама, – вздохнула она. – Думаю, я уже привыкла.

Отложив лопату, Налан слегка приблизилась и заглянула в могилу. В груди поднялась волна печали. Там лежала ее лучшая подруга, та, с кем она провела больше двух десятков лет своей жизни – хорошие времена, плохие времена и самые ужасные.

– Ладно, мы поступим так, – объявила Налан. – Я сползу вниз, вы бросите мне веревку, и я обвяжу ею Лейлу. На счет «три» вы поднимете ее, хорошо?

– Поняли, – прохрипела Хюмейра.

– А как мы будем тянуть? Дайте поглядеть, – проговорил Саботаж и, прежде чем его успели остановить, подобрался к могиле.